Бесконечная империя: Россия в поисках себя - Владислав Иноземцев

Между тем представление Запада как источника значительного числа проблем чревато попаданием в логическую и тактическую западню. Россия, судя по многим признакам, очень хочет вернуться в клуб «рукопожатных» держав — но при этом даже если предположить необъяснимое изменение позиции демократических стран (а некоторые признаки такового мы видели совсем недавно в дебатах о приглашении России вернуться в «Большую восьмерку»[952]) и вообразить начало новой «перезагрузки», возникает вопрос о том, каким образом власть объяснит населению, что конфронтация окончилась, а проблем в экономической, социальной и политической сферах меньше не стало. Без преувеличения можно сказать, что в последнее время связка тяжелой внутренней ситуации с враждебностью внешнего мира стала настолько жесткой, что мотивация налаживания с «партнерами» сотрудничества, по сути, отсутствует — настолько значительными могут оказаться «непредвиденные последствия» такого шага.

Поэтому мы полагаем, что внешний мир в лице Запада сегодня является уже не ситуативным, а перманентным противником — и оказывается отторгнут не на время, а, скорее, навсегда. Подобное состояние видится нам типичным для сталкивающихся с серьезными проблемами неразвивающихся империй — классическим примером является «уход в себя» Китая начиная с XVII века[953], исторические итоги которого всем хорошо известны. Попытка выдать собственные проблемы за результат внешнего вмешательства, таким образом, говорит прежде всего о том, что у политической элиты нет приемлемого для нее инструмента их разрешения, — а это очень плохой симптом для неустойчивой империи.

Следующая фобия связана с появлением в российском политическом и общественном дискурсе на центральных позициях понятий «суверенитета» и «безопасности». С одной стороны, суверенитет государства, обладающего самым большим в мире ядерным арсеналом, вообще не может рассматриваться как нечто неочевидное. Никто сегодня не проговаривается о планах агрессии против России; единственная угроза для ее территориальной целостности в 1990-е и начале 2000-х гг. имела внутреннюю природу. Суверенитет, понимаемый как монополия на насилие или на исключительные действия[954] (т. е. на волюнтаристские решения, добавим мы от себя) в современной России существует в одной из самых явных форм: с каждым годом государство все менее утруждает себя, объясняя те или иные свои действия правовыми нормами. Захваты чужих территорий и экспроприация бизнесов у собственных граждан, профанизация электорального процесса; отправка за решетку (в том числе и несколько раз подряд[955]) за несовершенные преступления[956], чуть ли не открытое функционирование «фабрики наемных убийц», действующих в стране и за рубежом[957], — если все это для власти кажется нормальным, то о каких угрозах ее суверенитету сегодня можно говорить? С другой стороны, риторика «безопасности», которая на протяжении многих лет была главным слоганом Кремля, выглядит еще более оригинальной и странной. Мы не будем в очередной раз повторять, что основную угрозу для России сейчас представляют возможные ответные меры тех стран, которые обеспокоены ее безрассудным внешнеполитическим курсом; отметим два других обстоятельства. Во-первых, безопасность в современном мире практически недостижима: чем больше прогрессирует глобализация, тем с большими рисками сталкиваются все страны — и ведущие, и периферийные. «Продавать» безопасность привлекательно, но данного товара в наличии попросту не существует[958].

Никакие инвестиции в силовиков и никакие рамки в метро и аэропортах в сегодняшней России не гарантируют от инфильтрации террористов. Никакие вложения в развитие российских ВПК и ядерной энергетики не станут препятствием для техногенных аварий и катастроф. В риторике западных правительств эта тема возникает периодически, но «исчезает с радаров» за считаные месяцы — все прекрасно понимают, что власть не может обеспечить необходимых гарантий, и постепенно уводят тему в тень до новых подобных же случаев. Во-вторых, что, на наш взгляд, куда более примечательно, безопасность и подлинный имперский дискурс сочетаются очень плохо. Любые имперские предприятия — от римских завоеваний до европейской колонизации — были исключительно рискованными. Потому неслучайно в успешных империях воспевались героизм, риск и жертвенность — но не безопасность и спокойствие. Упор на «безопасность», сделанный российскими властями начиная с середины 1990-х, четко свидетельствует о том, что система очень боится дестабилизации и на подсознательном уровне понимает, что современная российская имперскость скорее обращена внутрь системы, будучи ориентированной на подавление собственных граждан, чем направлена вовне, где могли бы возникнуть подлинно имперские проекты.

Наконец, последней из важных фобий, которые сегодня нельзя не заметить в России, является панический страх перед альтернативными мнениями, разными точками зрения, любой протестной активностью. Несмотря на то, что в стране в настоящее время нет оппозиции в собственном смысле этого слова[959], а существует в лучшем случае лишь разрозненное движение несогласных и недовольных, власть панически боится его развития. Мы не будем сейчас касаться всех причин такого положения дел, но отметим, что в российском политическом дискурсе в последние годы появилось особое, малоопределенное понятие «власть», которое существенно деперсонифицирует конкретных людей, ответственных за то или иное принимаемое решение. Параллельно происходил и продолжается необратимый процесс сакрализации понятия «государство», которым сейчас обозначается (причем вполне сознательно) не аппарат управления, а некая высшая сущность, выступающая демиургом по отношению к обществу[960]. Соединение в общественном дискурсе понятий «власти» и «государства» выглядит еще одним шагом в сторону утверждения имперской формы правления в современной России: по мере того, как из всей этой словесной эквилибристики исчезает упоминание собственно управленческих функций, оказывается, что критика «государства» идентична измене таковому, а в силу тождественности государства и власти этот же подход распространяется и на отдельных «представителей власти». В результате гармонично выглядит недавно введенная ч. 3 статьи 20.1 Кодекса об административных правонарушениях, предусматривающая штрафы и даже арест за «распространение в информационно-телекоммуникационных сетях информации, выражающей в неприличной форме… явное неуважение к обществу, государству, официальным государственным символам Российской Федерации, Конституции Российской Федерации или органам, осуществляющим государственную власть в Российской Федерации»[961], аналоги которого сегодня встречаются в основном только в монархиях[962]. В России «величество» подменяется кастой служителей «государства», и аппарат подавления общества становится выведенным из-под его контроля (один из авторов полагает, что мы имеем дело с часто свойственным империям концептом строго сословного общества[963]).