Сверхдержава - Андрей Плеханов

— Да… Ты меня удивляешь, Люк. — Краев похлопал старого друга по плечу. — Кто бы мог подумать, что в тебе дремлют такие конспирационные и организаторские способности?

— Нужда заставила. Итак, я готовился. В один прекрасный день я исчез из бункера Давиды, чтобы больше никогда не показываться там. Меня вывезли и надежно спрятали мои люди. Тогда еще не было Лесной Дыры. Но со временем появилась и она. Давила искал меня, но не мог найти. Я знаю о нем все. Получаю свежую информацию обо всех его действиях. Он не знает обо мне ничего. По поступившим к нему абсолютно достоверным сведениям, я умер от рака год назад. Более того — ему удалось выяснить, где меня похоронили. Этот толстяк не погнушался дать указание раскопать мою могилу и произвести эксгумацию.

— И что показала экспертиза?

— Она подтвердила правильность информации. Там похоронен я.

— А на самом деле?

— На самом деле там находились кости птеродактиля! — фыркнул Люк. — Не задавай глупых вопросов, Коля! Откуда я знаю, что там было на самом деле? Это не мое дело. Это дело специалистов. Лично меня никогда не интересовало содержимое моих могил.

— Ты расскажешь мне суть предстоящей операции? Прямо сейчас?

— Сейчас? — Бессонов задумчиво почесал подбородок. — А почему бы и нет? Тебе — расскажу. В сущности, все очень просто. Я думаю, кто такой Эдик Ступин, тебе объяснять не надо.

— Спрашиваешь…

— Так вот, Эдик изобрел противовирус. Ты хоть представляешь, что это означает?!

— Что? Я уже запутался в твоей вирусологической терминологии. Попроще нельзя?

— Извини… Я же все-таки врач по образованию. Попытаюсь объяснить попроще. Ступин вывел новый вирус. Назовем его, к примеру, анти-СЭМ. Так вот, этот самый анти-СЭМ ведет себя как убийца СЭМа! При попадании в организм он размножается, приникает в клетки и уничтожает СЭМа. Человек снова становится нормальным!

— Невероятно… — Краев взволнованно пытался прикурить сигарету, руки его дрожали. — Ты уверен, что это правда?

— Это не просто правда. Это старая правда — ей уже три года. Мне пришлось ждать три года после изобретения противовакцины. Нужно, чтобы она была проверена, приведена в стабильное состояние. Чтобы было произведено достаточное ее количество. Но Эдик превзошел сам себя. Он словно нарочно решил помочь мне. Эту противовакцину не нужно вводить в виде инъекции. Новый вирус распространяется сам. Он заразен! Он передается воздушно-капельным путем — как грипп! Нужно только выпустить его на волю!

Бессонов, кряхтя, согнулся и извлек из озера проволочный садок, в котором плескали хвостами четыре большие рыбины, пойманные им сегодня. Краев не поймал ни одной. Люк перевернул садок. Рыбы выплыли из отверстия медленно, недоверчиво водя тупыми носами в мутной воде. А потом опомнились вдруг, метнулись в глубину и исчезли в зарослях водорослей быстрыми серыми тенями.

— Плывите, рыбки мои, — бормотал Люк. — Плывите, живые существа. Простите меня, дурака старого, что причинил вам боль.

* * *

Краев спал беспокойно. Проворачивался в кровати со скрипом, как старый коленчатый вал, проржавевший от длительного безделья в списанном в утиль тракторе.

Сперва казалось ему, что в левый бок впивается мелкая острая частица постельного мусора — например, перо, вылезшее из подушки. Но через некоторое время он понял, что истинная причина его неудобства — душевная боль, занозой сидящая между ребрами. Тогда Краев откинул одеяло, сел на кровати, нащупал ногами тапочки и пошел попить воды.

Рядом с холодильником он увидел небольшую дверь, на которую никогда не обращал внимания. Чем-то она напоминала дверцу трансформаторной будки — металлическая, окрашенная, местами облупленная, с табличкой, прикрученной винтами-саморезами. Только вместо привычного «Не влезай — убьет!» на табличке было написано «Регулировка содеянного». Плоские жестяные петли, как водится, вместо замка были закручены алюминиевой проволокой. Краев вдруг обнаружил, что раскручивает эту злосчастную проволоку, ломая ногти. Дверца открылась с легким железным скрипом. Вместо положенного ящика с тумблерами и переплетения окислившихся проводов внутри зиял мрачный провал. Вниз вела лестница, сложенная из бурых базальтовых плит — древних, потрескавшихся и замшелых, словно тесали их за сотни лет до того, как в убежище Лесная Дыра был заложен первый камень. Краев вытянул руку вперед и поискал на стене какой-нибудь выключатель. Выключателя не было. Впрочем, стены тоже не было — пальцы Краева неприятно провалились в пустоту, черную, почти вязкую в своем застоялом ожидании посетителя. Краев вздохнул, попытался вспомнить, как правильно креститься — слева направо или наоборот, но, так и не вспомнив, шагнул вперед. На первую ступень.

Остатки света, просачивающиеся из комнаты, скоро закончились, истаяли в кромешном мраке. Даже линзы Краева, приспособленные к темноте, не улавливали ничего — ни единого фотона света. Краев медленно двигался, нащупывая ногами ступени. Куда он шел? Сперва ему казалось; что вниз, потом — что вверх, хотя, возможно, это было движением по спирали. Он не мог сориентироваться, но это не сильно занимало его сейчас. Он даже не боялся свалиться с лестницы, хотя и знал, что боковых стен или перил, препятствующих падению, нет. Также он не боялся, что не найдет пути назад. Потому что какое-то внутреннее знание, просыпающееся в нем, подсказывало, что эта лестница имеет только одно направление. Эта лестница была сестрой времени, а возможно, была и самим временем, и нельзя было на ней ни повернуть назад, ни даже остановиться.

Трудно сказать, сколько времени шествовал так Краев. Через несколько тысяч ступеней он подумал о том, что соскучился по звукам, и тут же услышал шлепанье своих тапочек по плитам. Это обрадовало его — как новый элемент, придающий определенные формы неизвестному миру, в котором он оказался. Он немедленно пожелал почувствовать какой-нибудь запах, и через некоторое время в ноздри его пробрался некий незнакомый душок — сухой, скорее даже иссушенный, как слабый аромат марсианских трав, миллионы лет назад оставивших свою пыльцу на пролетающем метеорите.

Дело оставалось за малым — Краев должен был увидеть хоть что-нибудь. Он желал этого, он даже требовал этого от тех, кто предоставлял ему чувства, но зрение не приходило. Он уже начинал злиться на то, что его вынуждали оставаться слепым, как пещерная рыба, утратившая глаза за тысячелетия мрака. Но потом вдруг понял, что злиться не на кого — здесь он сам был хозяином своих ощущений, их уловителем и их же единственным источником. Дело было совсем не в том, что он хотел видеть. Дело было в том, что он не знал то, что он хотел увидеть. Возможно, что здесь можно было увидеть только что-то одно, и только один раз. Поэтому нельзя было ошибиться в своем выборе. Нужно было точно знать, что именно ему нужно. Для чего он и шел по этой лестнице — молчаливой и бесконечной.

Он перебирал желания в своей памяти, как толстые фолианты, стоящие на полках, обтянутые высушенной человеческой кожей — потрескавшейся, с жесткими редкими волосками. Желтые страницы рассыпались в его пальцах, превращались в обугленный прах, и он понимал, что все это — ненужный хлам, не стоящий короткой радости воспоминания. В прошлом его не было ничего, что стоило бы воскресить и вернуть к жизни. Стоило ли вспомнить что-нибудь в будущем? В его будущем — нет. И в том будущем, которое он изготовил собственными руками, приготовил не только для себя, но и для всех, — тоже нет. Такого будущего, которое он хотел бы вспомнить, не существовало. Его можно было только создать. Только придумать. Не обязательно было даже знать это несозданное, но желаемое будущее во всех его мелких деталях. Нужно было выделить только главное в этом будущем. Выбрать это главное в нескончаемой череде второстепенных признаков. Осознать. Прозреть.