Спасти Цоя - Александр Долгов

Над головами гостей от их дыхания поднимались облачка пара, равно как и тех святых отцов, которые у алтаря проводили богослужение – в соборе было так же холодно, как и на улице, ведь он не отапливался – обычное дело для того времени. Только рядом с алтарем на треногах стояли две жаровни, раскаленные докрасна, возможно, там и чувствовалось тепло, но в остальном помещении безраздельно царил лютый холод, мой зад едва ли не примерз к ледяной скамейке, я дрожал всем телом, мечтая обогреться у полыхающего огнем камина. Но тепло можно было найти только в одном месте – на монастырской кухне, куда, впрочем, попасть можно было не скоро и то под каким-нибудь благовидным предлогом.

Конечно, же все присутствующие с нетерпением ожидали напутственного слова Вильгельма Моденского. Выглядел папский легат на удивление хорошо – как будто и не хворал, вот что значит крепкое здоровье человека, проживающего в южных краях. В первую очередь он напомнил прихожанам важные постановления, принятые четвертым Латеранским собором, на котором, как известно, была санкционирована инквизиция. К этому он добавил кое-что еще важное для недавно насажденной ливонской церкви, и в заключение с радостью сообщил о том, что по повелению епископа Альберта в Риге завершается создание первой исторической хроники Ливонии, правда, не называя имени автора, отметил, что рукопись получилась весьма внушительной по объему и на ее изготовление ушло более сотни превосходных телячьих шкур. Толпа встретила новость одобрительным гулом.

Как ни торопилась подгоняемая Генрихом бригада монахов, но к середине апреля был готов лишь один экземпляр рукописи – предназначенный к отправке из Ливонии в личном багаже епископа Вильгельма. Папский легат, образно выражаясь, давно сидел на чемоданах, но покинуть Ливонию на корабле мешал лед на Даугаве, зима в том году оказалось затяжной, и отплытие плавно передвигалось от запланированного на 20 апреля ближе к маю. Спро́сите, почему путешествовали в Тевтонию и обратно исключительно морем? А все просто – в то время через враждебную Литву из Германии в Ливонию нельзя было проехать посуху.

Папский легат погрузился на корабль, отплывающий в Тевтонию, утром 28 апреля. Рига к тому времени в буквальном смысле слова поплыла – в город пришла долгожданная весна. Пройти по улицам и не перепачкаться с головы до ног в грязи стало невозможно. К моему крайнему удивлению вся Рига – от мала до велика – встала на ходули, ну, если не вся, то добрая половина – уж точно. Вот так – с моей, легкой руки или, правильнее сказать, ноги. Папского легата доставили на борт корабля в паланкине, вроде и идти от епископского замка к гавани через главные ворота было всего ничего – пять минут, но на улицах стояла такая непроходимая грязь, что чистым остаться можно было только на носилках.

Вильгельм Моденский со слезами на глазах простился со всеми провожающими, благословил людей и взошел на борт отплывающего корабля, поручив Ливонию пресвятой богородице Марии с сыном ее возлюбленным, господом нашим Иисусом Христом, ему же честь и слава во веки веков. Аминь.

Как вы, наверное, поняли, здесь я посчитал уместным вольно процитировать завершающие строки из XXIX главы «Хроники», повествующие об отъезде Вильгельма Моденского в Тевтонию. Понятное дело, что в экземпляре, увозимом папским легатом этих слов не было – повествование заканчивалось описанием торжественного собора в марте 1226 года, а приведенный выше финальный абзац вместе с элегическим дистихом во славу Матери Божьей, сочиненный Генрихом как и положено для средневекового стиха с рифмой в пентаметре, равно как и его патетичное заключение «Хроники», были дописаны им позже и вошли в два других экземпляра.

Пожалуй, остается добавить, что я – единственный из присутствовавших на пристани, ощущал, что работа над рукописью будет продолжена и дальше, появится XXX глава – заключительная, повествующая о покорении эстов на острове Эзель. Ни Генрих, ни Альберт, никто другой в Риге о том даже не догадывался, но я предчувствовал это очень ясно. Не ведал только главного, что последнюю главу за Генриха допишет его секретарь, то есть я сам.

То, что легат отплыл из Риги, еще не означало, что он в скором времени доберется до Тевтонии. Путешествия по морю в те времена были длительными и опасными: если не штормы или морская стихия, то прибрежные пираты в лице кровожадных эзельцев и куршей, рыскавших в поисках легкой добычи по Балтике, могли запросто потопить судно и корабль охранения. Следуя в Ригу морем немцы всегда заходили в порт Висби, что на острове Готланд (это примерно середина расстояния); как и на обратном пути. Мне, человеку будущего, который в свое время уже познакомился с пока еще ненаписанной XXX главой творения Генриха, было доподлинно известно, что Вильгельму Моденскому на море будет уготована встреча с эзельцами, и это столкновение повлечет за собой развитие новых событий – кровавых и ужасных… уже в следующем году. А пока папскому легату, едва начавшему морское путешествие, пришлось почти сразу его прервать из-за шторма, разыгравшегося на Балтике. Корабли встали на якорь в устье Даугавы – у монастыря Динамюнде, и эта вынужденная остановка продлится более трех недель. Море бушевало по причине неослабевающего северо-западного ветра, он чувствовался и в Риге, зарядили дожди, наступила отвратительная сырая и холодная погода.

Тем временем работа над перепиской «Хроники», продолжалась, не сбавляя оборотов, более того – уже подходила к концу. Генрих сообщил мне, как только фолианты облекут в кожаные переплеты, он торжественно передаст один экземпляр в руки его преосвященства епископа Альберта, и мы сразу же отправимся на реку Имеру, на границу с Эстонией, туда, где находится многострадальный приход Генриха. Отчего многострадальный? Дело в том, что тамошняя церковь и его небольшое поместье уже дважды сжигались в ходе разбойничьих набегов на эту приграничную область, где проживали в основной массе обращенные летты. Сначала в 1211 году приход разграбили эсты, а потом и русские – в 1218-м. Не подумайте только, что я здесь пытаюсь огульно оговорить соотечественников, встав на сторону немцев, очутившись в силу известных обстоятельств в их рядах. Справедливости ради стоит отметить, что в те жестокие и страшные времена все вокруг грабили и убивали – воевали все против всех – и немцы, и русские, и в том числе местные балтийские племена наживались за счет соседей. Грабежи, будучи едва ли не легальным традиционным промыслом, являлись одним из самых доступных способов наискорейшего обогащения.

Для понимания, что так торопило Генриха в дорогу, надо иметь ввиду, что он из-за неотложных дел в Риге (сначала сопровождал легата в поездке по ливонским областям, потом сочинял «Хронику») уже почти год не появлялся у себя в приходе, не исповедовал своих прихожан, что, безусловно, противоречило канонам церкви. Помнится, во время торжественного собора Вильгельм Моденский как раз и обратил особое внимание на недопустимость подобного. Он заявил, что любой христианин, не исповедавшийся в течение года, должен быть немедленно отлучен от церкви со всеми вытекающими последствиями, то есть, попросту говоря, стать изгоем общества.

Известие о том, что придется временно покинуть Ригу, само собой, меня расстроило. Наверное, не было ни одного дня, чтобы я не думал об Ольге. Странное дело – я ведь совершенно не знал девушку, не был знаком, даже никогда не говорил, видел только один раз, и то мельком, да еще в придачу предстал в таком комично-неприглядном виде, однако ж «Златовласка» не шла у меня из головы, я только о ней и думал, и мне не нужна была никакая другая девушка. Что же меня так влекло к ней? Отвечу вопросом на вопрос: разве можно понять, почему влюбился? Я продолжал наведываться в русскую слободку в надежде вновь встретить ее. Что-то мне внутри подсказывало: я ее непременно увижу снова… мы познакомимся… подружимся, а дальше… дальше пускай будет, что будет.