Предвестники викингов. Северная Европа в I-VIII веках - Александр Хлевов

Закономерным этапом становится, как видим, гражданская война между претендентами на племенную власть и локальный авторитет.

Множить дальнейшие примеры можно до бесконечности. Мирные конунги сменяются воинственными, — этот процесс детально и пристально проанализирован с литературной и культурологической точки зрения, — однако общий вектор определен бесповоротно: Скандинавия встала на путь тотальных военно-морских экспедиций. Уже в вендельскую эпоху, к началу — середине VI в., сложились три основных направления этих походов:

1. Походы против иноэтничного населения в рамках Балтийского моря;

2. Походы против других скандинавских племен;

3. Походы против соплеменников.

Изображение битв, валькирий и всадников с камней Голанда (700–800 гг.)

До формирования классического набора грабительских (подчеркнем это особо, так как грабежи не исчерпывали активность скандинавов) ипостасей викингов недоставало только походов на Запад. Они, впрочем, были, но являлись чрезвычайно редким эпизодом, полностью утопая там в череде собственно западноевропейских внутренних войн эпохи «темных веков».

Первым документированным походом на Запад следует признать поход Хлохилайха (Хуглейка, Хигелака) в северные земли франков. Предположительно в 521 году «даны со своим королем по имени Хлохилайх, переплыв на кораблях море, достигли Галлии. Высадившись на сушу, они опустошили одну область в королевстве Теодориха и взяли пленных. После того как они нагрузили корабли пленными и другой добычей, они решили вернуться на родину. Но их король оставался на берегу, ожидая, когда корабли выйдут в открытое море, чтобы затем самому последовать за ними. Когда Теодориху сообщили о том, что его область опустошена иноземцами, он направил туда своего сына Теодоберта с сильным и хорошо вооруженным войском. Убив короля (данов) и разбив в морском сражении врагов, Теодоберт возвратил стране всю захваченную добычу» (10; 25). Примечательно, что этот поход нашел перекрестное отражение и в северном наследии — в «Беовульфе» (2913–2922).

Однако вплоть до второй половины VIII в. эти походы остаются эпизодом. Не они, а внутренняя активность дружин определяет лицо эпохи. Но стиль жизни уже изменился. Скандинавия стала очагом кипящей военной активности. Все черты германской культуры, подчеркнувшие стадиальное движение героического века, обостряются на Севере, находя адекватное воплощение в бесконечной череде сезонных походов,

Двадцатый век стал эпохой развенчания многих научных мифов. В комплексной скандинавистике постепенно ушло в область научных легенд представление о викингах как об исключительно деструктивной силе. Вызрело и конституировало свои позиции устойчивое представление о многоплановости и разносторонности интересов скандинавских пришельцев, о чрезвычайно высокой роли даже самой военной экспансии, не говоря уже о многочисленных мирных и созидательных проявлениях движения северян за пределы своего ареала. И на наших глазах постепенно уходит из исторической науки еще один миф — миф о том, что эпоха викингов началась 6 июня 793 г. нападением отряда скандинавских воинов на монастырь св. Кутберта на острове Линдисфарн. Умозрительность этого положения всегда была достаточно очевидна, однако магия даты, позволяющей хоть что-то определить со всей возможной точностью, всегда играла свою роль. Выясняется, однако, что в самом скандинавском обществе, которое одно только может быть рассмотрено нами как некая измерительная шкала, этот момент не ознаменовался никакими кардинальными изменениями. При отстраненном анализе развития северной культуры у всякого непредвзятого наблюдателя складывается устойчивое впечатление непрерывности традиции, и информация о начале массовых (а ведь действительно массовых — на третье лето рейдов в Британию основываются большие лагеря, в том числе будущий город Дублин, столица Ирландии) походов выглядит на самом деле несколько шокирующим диссонансом. Напротив, возникает отчетливое ощущение надлома, произошедшего несколькими веками ранее.

Подлинным поворотным пунктом в северной «культурной истории» была середина I тыс. н. э., когда общество активно начало воспроизводить свою собственную — и, для Европы, уникальную — стереотипную форму культуры: морской поход. Уникальность ее совершенно очевидна. Многочисленные социумы, переживавшие свой героический век, обычно проявляли собственную активность в иных формах военных рейдов: сухопутных — конных и пеших. В то же время внешне чрезвычайно схожие формы финикийской, например, экспансии, строго говоря, не принадлежат стадии героического века. Определенную аналогию можно усмотреть в греческом обществе гомеровского и догомеровского периода, однако, как представляется, корабль в нем все же был в гораздо большей степени «средством доставки», нежели «живым существом» и соучастником похода. В любом случае многие формы культуры скандинавов, завязанные всецело на корабельную практику, грекам были чужды. Именно это и дает возможность говорить об уникальности эпохи и ее культурных форм. На этом фоне все остальные проявления культурной уникальности отчетливо занимают несколько подчиненное положение — они безусловно вторичны рядом с главным символом времени и места, своего рода топохронологической квинтэссенцией — кораблем с плывущими на нем воинами.

Этому движению подчиняется все в Скандинавии. Дело даже не в том, что значительная часть населения участвовала в самих походах. Почти все обитатели Севера рано или поздно имели шанс повстречаться с этой опасностью, ибо для викинга — а теперь уже смело можно употребить этот термин — не существовало разницы, кого именно грабить. Внутренний поход против фактически соседей стал такой же обыденностью, как и заморская экспедиция. Численный состав этих контингентов, как правило, был невелик — один, реже несколько кораблей. Но это компенсировалось активностью и боевыми качествами дружин. Возникает целый спектр формирований, в том числе и маргинализированных, фактически исключенных из общественной системы.

Скандинавская культура этого времени удивительно однородна — как однородно и само общество. Фактически за пределами этого равенства оказываются только несвободные по определению — рабы (патриархальное рабство было весьма специфической и универсальной системой подчинения социально ущемленных личностей). Все остальные, принадлежавшие к категории свободнорожденных, на практике оказывались в достаточно близких социальных условиях. Конунг Севера, подобно базилевсу гомеровского времени, сам трудился и в значительной степени жил за счет собственного труда и труда своей семьи. «Во многих местностях Норвегии и Швеции пастухами скота бывают даже знатнейшие люди», напишет Адам Бременский (40; 86). И если в эпоху викингов такое положение дел сохранялось в основном в окраинных патриархальных областях, в глухих углах Скандинавии, то в вендельское время и предшествующий период это было безусловной всеобщей нормой.