Гавань Семи Ветров - Дмитрий Воронин

Кожу обжигает удар бича. Простите, господин, я не заметил, что тачка уже полна. Я хорошо работаю, господин. Я уже… КТО Я?

Деревянные колодки грубых башмаков стучат по камню. Я помню, как неделю или две назад у одного из работников разбился башмак. Хороший работник не станет докучать надсмотрщикам маленькими глупыми просьбами. Правда, потом он умер. Тут везде острые камни, у него воспалилась нога. Да, это было две недели назад. ЧТО ТАКОЕ НЕДЕЛЯ?

Мы сегодня работаем хорошо. Мы всегда работаем хорошо. За это нам дают хорошую еду. Надсмотрщики дают еду всем, даже больным. И даже тем, кто плохо работает. Но тем, кто плохо работает, дают мало. Чтобы хорошо есть, надо хорошо работать, так говорит Соратник. Соратник умный и добрый. Он приходит к нам после работы и говорит, что мы должны работать еще лучше, потому что мы трудимся во славу Сиятельной Арианис. И что мы все должны любить Сиятельную Арианис и Сиятельного Бореалиса, который отдал за нас свою жизнь. Я очень их люблю.

ЧТО Я ЗДЕСЬ ДЕЛАЮ?

Соратник легонько ударяет меня палкой по плечу. Это значит — надо остановиться и поклониться ему. Так говорит тот Соратник, что приходит к нам после работы. Я останавливаюсь и кланяюсь Соратнику — он тоже добрый, как и все Соратники. А кровь скоро течь перестанет. Он говорит, что надо заменить тачку, что колесо раскололось. Спасибо, Соратник, спасибо, что вы заботитесь обо мне. Я возьму новую тачку и буду работать еще лучше. Звонит гонг, значит, работа закончена. Жалко, я так и не попользовался новой тачкой. Зато завтра я буду работать особенно хорошо, потому что у меня будет новая хорошая тачка.

Нам раздают еду. Сегодня мне дали большой кусок хлеба и целых две рыбы. Наверное, Соратники заметили, что я хорошо работаю. Но ведь я работаю во славу Арианис, а не для того, чтобы мне дали еды. Я говорю это вслух. Соратник хвалит меня. Он забирает одну рыбу. Он мной доволен.

КТО ВСЕ ЭТИ ЛЮДИ?

У каждого из нас красивая штука на шее. Кажется, ее называют ожерельем. Соратники говорят, что это — знак того, что мы работаем во славу Арианис. И еще говорят, что тот, кто снимет ее, тем самым отрекается от Арианис. И от Сиятельного Бореалиса, который отдал за нас свою жизнь. Я очень люблю Арианис. И Бореалиса я тоже очень люблю. И ни за что не отрекусь от них.

Иногда мне страшно. Страшно потому, что моя любовь к Их Сиятельствам несовершенна. Иногда у меня появляются странные мысли, они появляются сами по себе, это вопросы… и я не знаю ответа на них. Зато я знаю все правильные мысли, которые должны быть у любого работника, который по-настоящему любит Их Сиятельства. Соратники всегда объясняют, какие мысли правильны — это те, которые помогают хорошо работать. Все остальные неправильные. Я это понимаю, но они все равно возникают. И мешают мне работать. Вчера я даже задумался над одной из этих мыслей и не сразу заметил, что мою тачку уже наполнили. Соратник объяснил мне, что все здесь трудятся во славу Аризнис, а я своим непростительным поведением оскорбляю Ее Сиятельство. Соратник был очень добр ко мне, когда у него сломалась палка, он не стал идти за новой. А я понял, что надо работать еще лучше. ЧТО СО МНОЙ?

Уже все спят, а я все никак не могу уснуть. Неправильные мысли приходят все чаще и чаще. Вот и сейчас мне очень хочется посмотреть на ожерелье, которое мы носим во славу Арианис. Мне кажется, что мое ожерелье не такое, как у других. Иначе почему Соратники так часто объясняют мне, что надо работать еще лучше.

Я не знаю, что такое логика, но знаю, что ее в этой мысли нет. И меня это тоже беспокоит. Но все равно очень хочется посмотреть на ожерелье. Мысль подсказывает, что здесь нет зеркала. Я соглашаюсь с ней — зеркала, что бы это ни было, здесь нет. Здесь есть солома. И бочка с водой. И много-много работников. А зеркала нет. Я в этом уверен, хотя и не знаю, что это такое. Или знаю.

Неправильная мысль говорит, что посмотреть на ожерелье я смогу, только если сниму его. От такой неправильной мысли мне становится плохо, я не хочу, чтобы Сиятельная Арианис подумала, что я отрекаюсь от нее. Мне хочется встать и пойти поговорить о моих неправильных мыслях с Соратником, который всю ночь сидит у двери. Он, наверное, охраняет нас от диких зверей. Он очень добрый, он поймет меня. И поможет прогнать неправильную мысль. СТОЯТЬ!!!

Мои руки прикасаются к ожерелью. Я пытаюсь убрать их, но они меня не слушаются. Мне страшно. Я хочу закричать, но и это не получается. Руки делают что-то странное. Мне больно. Я ползу к двери, ноги еще немного слушаются, я отталкиваюсь ногами от других работников и ползу — там, за дверью, Соратник. Он поможет. А руки совсем сошли с ума, они снова и снова делают это. Мне очень больно, я чувствую, что мои руки уже в крови. До двери осталось совсем немного, я успею, Соратник мне помо…

Жаров сел и резко, с шумом, выдохнул. Поднес руки к глазам — здесь было довольно светло, сквозь прорехи в крыше и стенах проникали лучи солнца. Руки были в крови, но это ерунда, пройдет. Скорее всего он просто разодрал шею.

Меж пальцами вился порядком измазанный кровью серебристый ручеек. Ожерелье… Ему все же удалось порвать эту гадость.

Все-таки как же это ужасно — не владеть собственным телом. На то, чтобы сделать этот отчаянный рывок, ему пришлось потратить не менее трех недель. Или две декты, если по-местному.

Он тихо выругался сквозь зубы. Прекрасно, что можно это сделать, что можно услышать звук своего голоса, говорящий что-нибудь, кроме «Да, господин», «Простите, господин», «Я люблю Арианис, господин»… За прошедшее время Жаров начал эту неведомую Арианис ненавидеть. И вместе с ней этого ее Бореалиса, пропади он пропадом вместе с его пожертвованной жизнью.

Три недели постоянного кошмара. Три недели он был заперт в собственном теле, практически не подчиняющемся командам. О нет, оно совсем неплохо функционировало — только управлялось не им самим, а лишь какой-то крошечной, тупой частью его разума. Говорят, в каждом, если поискать, найдется капелька раба… что ж, имеем тому веское доказательство. Видимо, этот ошейничек и превращает людей в тупых зомби, способных только пахать, жрать и спать. Черт бы побрал местных магов за эту идею… ох хотел бы он добраться до изобретателей.

Жаров осторожно поднялся, чувствуя, как горит обожженная солнцем кожа. Многие здешние рабы были загорелыми дочерна, но он-то прибыл в эту местность из ранней весны, и тело, пережившее зиму, было белесым, а потому особенно уязвимым для солнечных лучей. Солнце было весенним, еще не очень жарким — но целый день тягать эту проклятую тачку, да еще в одной набедренной повязке…

Он прижался к щели в стене, высматривая положение солнца. Время к полудню. Значит, на работу их погонят часа через три, не раньше. За это время следовало придумать, как сбежать из этого сарая, и заодно из этого лагеря. Он почти не сомневался, что эти уроды, именующие себя Соратниками, увидев раба без цепочки на шее, сначала его зарежут и только потом будут разбираться, в чем дело.

Видимо, стражник уловил какой-то шум, поскольку дверь заскрипела, открываясь. Жаров тут же свернулся калачиком, старательно изображая спящего, и только тут понял, что все еще держит серебряную цепочку в руке. Пальцы дернулись, пряча ожерелье в ладони, металл глухо звякнул. По счастью, вошедший стражник ничего не услышал. Глухой шлем шевельнулся, осматривая помещение, где вповалку спали десятков пять рабов. Денис не имел ни малейшего представления, как эти… Соратники что-то видят сквозь свои шлемы, но они видели все, что нужно, и даже более… на своих плечах он уже не раз почувствовал проявления их внимательности. Здесь, внутри лагеря, Соратники не носили оружия, пользуясь только длинными гибкими тростями. За день таких тростей ломалось не меньше трех десятков — разумеется, исключительно о спины и головы нерадивых.