Анатолий Мариенгоф: первый денди Страны Советов - Олег Демидов

«Мариенгоф – беллетрист советский. Его в московских журналах, однако, не печатают, потому что той спасительной идеологии, тех “бодрящих и протестующих ноток”, которые в изобилии имеются, например, у Олеши, у него нет. Но интересно всё-таки, какие удивительные “цветы зла” на советской почве вырастают. “Бритый человек” явление если и не очень крупное, то ни в коем случае не ничтожное и бесспорно показательное. Психологу быта и времени, человеку, склонному к социальным обобщениям, книга эта даст материал первосортный».365

«Книги Мариенгофа плохи не только потому, что они щеголевато-циничны; это цинизм не страшный, пензенского происхождения и местного характера. Хуже то, что они малограмотны и беспомощны. О литературе Мариенгоф имеет понятия чрезвычайно приблизительные, что, впрочем, естественно: не в пензенской гимназии этому научиться. Он, правда, цитирует Сковороду, что производит необыкновенно странное впечатление – вроде того, как если бы какой-нибудь хуторской донжуан стал бы играть Моцарта на балалайке – вместо родного “Яблочка” или “Кирпичиков”».366

«Но я охотно допускаю, что книги Мариенгофа должны считаться очень неплохими и передовыми где-нибудь в обществе уездных эстетов – не знаю, достаточна ли такая слава. Самое любопытное, однако, это то, что ни “Циники”, ни “Бритый человек” не оригинальны. У Мариенгофа был более блистательный предшественник – Ветлугин367… В заслугу Мариенгофу следует поставить то, что книги он пишет довольно короткие. Правда, когда он писал “имажинистические” стихи (оттуда же и злополучная собака с плакучим хвостом) в “Гостинице для путешествующих в прекрасном”, это было ещё лучше. Но, к сожалению, те времена прошли».368

«Шнур от портьеры я привязал к крюку, ввинченному в потолок. Так как комната была высока, а я коротконог, мне пришлось соорудить целую башню: на стол водрузить венский стул, на стул – безрупорный граммофон, на граммофон – полное собрание сочинений Шекспира в издании Брокгауза».371

«Если верить почтенному английскому дипломату, Иван Грозный пытался научить моих предков улыбаться. Для этого он приказывал во время прогулок или проездов «рубить головы тем, которые попадались ему навстречу, если их лица ему не нравились».

Но даже такие решительные меры не привели ни к чему. У нас остались мрачные характеры».

«– В морге нашего района, рассчитанном на двенадцать персон, валяется триста мертвецов.

– О-о-о!

– Вынесено постановление “пpинять меpы к погpебению в общих могилах, для pытья котоpых пpименять окопокопательные машины”.

Впечатление потрясающее. Я вскакиваю и с необъяснимой ловкостью циркового шута в одно мгновение сбрасываю с себя пиджак, жилетку, воротничок, галстук и рубашку.

Ольга торжествует.

Я шиплю:

– Какое счастье жить в историческое вpемя!

– Разумеется.

– Воображаю, как нам будет завидовать через два с половиной века наше “пустое позднее потомство”».