Последний в Мариинском дворце. Воспоминания министра иностранных дел - Николай Покровский

Перед самым отъездом, в начале мая, я счел необходимым обсудить общее наше предположение по поводу могущих быть поднятыми на конференции вопросов в Особой финансово-экономической комиссии. Это заседание далеко меня не удовлетворило: вместо здравого и осторожного отношения пришлось здесь встретиться, с одной стороны, с каким-то страхом за возможность перерыва наших отношений с Германией, куда шел наш хлебный экспорт, с другой же – с легкомысленным отношением к результатам войны. Страх высказывался, главным образом, представителями Сельскохозяйственной палаты[652], для которых условия вывоза наших хлебов в Германию казались чем-то незыблемым и незаменимым. А легкомыслие проявлено было, к удивлению, такими людьми как В.И. Тимирязев, Н.Ф. фон Дитмар и даже Н.Е. Марков 2-ой, которые исходили из той мысли, что мы чуть ли не возьмем Берлин и захватим в Германии на тамошних фабриках и заводах все их оборудование и все их запасы. Это высказывалось с таким полным уверенности тоном, с таким вызовом по отношению ко всем, позволявшим себе в этом усомниться, что оставалось только замолчать. Таким образом, в комиссии мы не получили никаких серьезных руководящих указаний и должны были рассчитывать, главным образом, на себя самих.

Вторым делегатом, отправившимся со мною, был В.В. Прилежаев, товарищ министра торговли и промышленности. В.В. Прилежаев часто и раньше участвовал в различных международных конференциях, напр[имер], на сахарной конференции в Брюсселе[653], и имел в этом деле очень большую опытность. Кроме того, он хорошо знал Париж и великолепно говорил по-французски. Его отец был настоятелем нашей парижской церкви[654]. Редко милый и симпатичный человек, он очень существенно облегчал нашу задачу. С этой поры между нами установились самые лучшие, самые дружеские отношения. Вместе с ним поехала и его жена, Варвара Николаевна, очень милая дама, неотступно заботившаяся всю дорогу о своем супруге. Мы оба были посланы в качестве делегатов с правом голоса. Но, сверх того, к нам был придан целый ряд представителей от разных министерств. Их набралось довольно много. От Министерства иностранных дел с нами поехал А.А. Половцов, в то время чиновник особых поручений. Он ехал отдельно и встретился с нами уже на пароходе в Бергене. Это был блестящий джентльмен, тип заграничного чина своего ведомства; мне придется еще говорить о нем впоследствии. Министерство внутренних дел представлено было членом Совета Лесли, зятем А.Ф. Трепова, очень веселым, но совершенно незначительным господином. От своего ведомства Трепов послал Ю.И. Успенского, очень дельного инженера, отправившегося в сопровождении своей супруги. С женою же и дочерью поехал представитель Министерства финансов О.О. Гейман. Он оказался для меня очень полезным сотрудником в тех финансовых переговорах, которые были мне поручены помимо конференции[655]. От Министерства торговли и промышленности В.К. Лисенков, также с женою Натальей Юльевной, рожденной Жуковской, которая поехала с нами в качестве корреспондентки «Нового времени». Как известно, драматические ее произведения пользовались немалым успехом[656]. А сам В.К. Лисенков был сын товарища моего отца[657] по Горному корпусу[658]. Затем, от Министерства земледелия отправились: по общей части Б.А. Никольский, очень способный человек, и по лесной части – незаменимый специалист этого дела, симпатичнейший В.В. Фаас. Я захватил с собою и младшего своего сына Георгия; оба старшие были в это время на войне. Опасаясь, как бы наша делегация по своему составу не подверглась впоследствии обвинению в недостаточном внимании к интересам сельского хозяйства, я приглашал ехать в качестве третьего делегата представителя Сельскохозяйственной палаты, быв[шего] товарища министра земледелия А.Д. Поленова[659], но он так с нами и не собрал[ся][660]…

Незадолго до моего возвращения в Петроград началась усиленная «министерская чехарда». Уже подъезжая, я узнал об увольнении А.Н. Наумова и о замене его графом А.А. Бобринским. Вслед за тем произошло нечто совершенно неожиданное: был уволен С.Д. Сазонов. Министерство иностранных дел взял сам Б.В. Штюрмер, на его место министром был назначен А.А. Хвостов, а на место последнего министром юстиции А.А. Макаров. Если эти два последних назначения могли быть приветствуемы, то вручение руководства иностранной политикою в столь трудную минуту и во время войны вместо Сазонова Штюрмеру казалось чем-то невероятным. Сазонова союзники знали и ценили, но это-то, по-видимому, и было одной из причин его увольнения[661]. То, что я скажу сейчас, – исключительно мои предположения и фактов для их подтверждения у меня нет никаких, но, за всем тем, эти предположения кажутся мне вероятными. В известной части общества, в так называемых правых партиях, у людей германской ориентации создалось убеждение, что союзники и, главным образом, Англия, втравили нас в войну с Германией, что война эта ведется преимущественно нашими силами, но в результате, в случае победы, плодами ее воспользуются только союзники. Мы же только переменим одного эксплуататора на другого – Германию на Англию. Кроме того, Англию подозревали, не знаю, насколько основательно, в близких отношениях с нашими кадетами и либералами. А Сазонов был несомненным проводником у нас союзнической, антигерманской ориентации. О нем в Германии говорили не иначе, как с пеной у рта. Кроме того, Сазонов был лично неприятен Штюрмеру, никогда не скрывая своей к нему антипатии. Далее, утверждали, что и императрица Александра Федоровна была враждебно настроена против Сазонова. Всего этого было, разумеется, совершенно достаточно для того, чтобы свергнуть последнего[662]. Я не знаю, какую стал играть роль Штюрмер как министр иностранных дел. Судя хотя бы по его личности, можно сказать, что он совершенно не в состоянии был руководить этим ведомством[663]. Когда я вступил в управление министерством, то из довольно сдержанных отзывов сослуживцев мог только усвоить, что они не в состоянии были с ним примириться, что никаких толковых указаний от него получить было невозможно, что он даже почти прекратил обычные беседы с союзными послами. Последние, в свою очередь, говорили мне: «Nous avous perdu toute confiance»[664]. Даже такой пустяк, как то, что я велел переставить в кабинете мебель, как было при Сазонове, повергло послов в большую радость. Просто Штюрмер сумел внушить им чрезвычайную антипатию, что и вполне естественно[665]. В обществе и даже в массах распространилось убеждение, будто Штюрмер, являясь орудием императрицы Александры Федоровны, ведет нас к сепаратному миру с центральными державами. Я по совести должен сказать, что решительно никаких следов такой деятельности Штюрмера в делах министерства не нашел, но чего не рассказывают? Считали же графа Фредерикса проводником германского влияния при дворе! Но Штюрмер был настолько всем антипатичен, что на него взводили всякие небылицы. Тем ошибочнее было его назначение, и если это было сделано под влиянием личной антипатии императрицы к Сазонову, то с ее стороны это была серьезнейшая ошибка[666]. За свое недолгое управление Штюрмер сделал очень мало во внешней политике, но в личном составе центрального ведомства произвел серьезные перемены. Так, прежде всего, с его назначением немедленно ушел директор Канцелярии и правая рука Сазонова барон Шиллинг. Он был заменен Б.А. Татищевым, который был назначен совершенно случайно: он в это время проезжал через Петроград в Токио, куда был назначен советником посольства[667]. К счастью, выбор оказался очень удачным. Затем, товарищ министра В.А. Арцимович был уволен в Сенат помимо своего желания, и на его место, опять совершенно неожиданно, был назначен чиновник особых поручений V-го класса А.А. Половцов, тот самый, который ездил с нами в Париж[668]. А.Ф. Трепов говорил мне после, что за это назначение Штюрмер получил будто бы взаймы, через посредство Охотникова, 150 000 руб[лей]. Не знаю, правда ли это, но считаю правдоподобным. Штюрмера вообще считали далеко не чистым в денежных делах[669]. Министерская «чехарда» этим не ограничилась. Штюрмер задумал было сбыть Барка и заменить его В.Н. Охотниковым, одним из богатейших людей, который, вероятно, не остался бы за это в долгу. По крайней мере, сам Охотников утверждал мне, что это дело уже сделано, и излагал свои, довольно дикие планы управления финансами России. Но тут что-то помешало: должно быть, испугались поручить столь важное дело такому господину. Штюрмер вернулся из Ставки без доклада о назначении Охотникова. Но намерение или, по крайней мере, обещание, несомненно, было.