Эволюция человека. Книга 3. Кости, гены и культура - Елена Наймарк

Первым делом исследователи проверили, имеется ли в данных по летальной агрессии “филогенетический сигнал”. Иными словами, они оценили, имеют ли родственные виды сходный уровень агрессии, или же агрессивность распределена по эволюционному дереву хаотично. Оказалось, что филогенетический сигнал есть, хотя и не очень сильный. Это значит, что агрессивность, с одной стороны, наследуется в череде происходящих друг от друга видов, с другой – может быстро меняться в отдельных ветвях. Например, в одних больших группах (таких как киты, рукокрылые и зайцеобразные) летальная агрессия встречается очень редко, а в других (приматы, некоторые семейства хищных) она вполне обычна. Но при этом встречаются случаи, когда два близкородственных вида имеют контрастно различающиеся уровни агрессии. Один из самых ярких примеров такого контраста – жестокие шимпанзе и миролюбивые бонобо.

Наличие в данных по агрессии значимого филогенетического сигнала позволило рассчитать для каждого вида (а также для глубоких ветвей и узлов дерева) “филогенетически ожидаемый” уровень агрессии. То есть оценить, каким должен быть этот уровень, исходя из положения данного вида на эволюционном дереве. Для подобных реконструкций существуют специально разработанные статистические методы и компьютерные программы.

Главный вопрос, конечно, в том, насколько надежны и информативны полученные оценки “эволюционно ожидаемого” уровня агрессивности. Проверить это в данном случае довольно просто: нужно для каждого вида взять ожидаемую величину агрессивности (которая вычисляется без учета реальных цифр по данному виду) и сравнить ее с эмпирически установленной. Проверка показала, что для 63 % видов эмпирический уровень летальной агрессии находится внутри 95-процентных доверительных интервалов для вычисленной ожидаемой величины. Иными словами, зная только позицию вида на эволюционном дереве, но ничего не зная о его реальных обстоятельствах, можно для 2/3 видов с приемлемой точностью предсказать уровень внутривидовой агрессивности. Не так уж плохо для признака, который многими по сей день считается исключительно средовым, а не врожденным.

Ученые также обнаружили, что на уровень летальной агрессии влияют, помимо эволюционного наследия, еще два параметра: социальность и территориальность. И то и другое способствует повышенной агрессии. Это вполне естественно: жизнь в группе сама по себе создает предпосылки для конфликтов, а если группа еще и охраняет свою территорию от других подобных групп, вероятность кровопролития дополнительно повышается.

Самыми агрессивными млекопитающими оказались сурикаты: 19,4 убийства на каждые 100 смертей.

Люди, как выяснилось, принадлежат к эволюционной ветви с чуть ли не самыми древними традициями убийства себе подобных. Для Homo sapiens ожидаемый уровень летальной агрессии, вычисленный на основе нашего положения на эволюционном дереве, составляет 2,0 ± 0,02 % (два убийства на 100 смертей). В ведущей к нам эволюционной линии уровень агрессии постепенно повышался. У последнего общего предка всех млекопитающих он составлял около 0,3 %, такой же уровень характерен и для общего предка всех плацентарных. Поднимаемся выше по эволюционному дереву: у общего предка приматов с их ближайшей сестринской группой, включающей грызунов с зайцами, уровень агрессии увеличился до 1,1 %. Еще выше располагается общий предок приматов, тупай и шерстокрылов (группа, объединяющая этих зверей, называется Euarchonta) – здесь уровень агрессии поднимается до 2,3 %. Этот показатель немного снизился у последнего общего предка человекообразных обезьян (1,8 %) и, наконец, слегка увеличился у предков человека (2,0 %). У шимпанзе агрессия выросла до 4,49 %, а у бонобо – снизилась до 0,68 %. По последним двум видам здесь приведены не ожидаемые, а эмпирические значения, что накладывает некоторые ограничения на прямое сравнение чисел.

Разумеется, первое, что хочется сделать, глядя на эти цифры, – это сравнить вычисленную ожидаемую величину летальной агрессии у H. sapiens (2 %) с реальными данными по палеолиту или по современным племенам охотников-собирателей. Ученые попытались решить эту задачу, собрав из литературных источников внушительный массив данных по летальной агрессии у человека, охватывающий почти 600 человеческих популяций от палеолита (древнейшие из учтенных археологических находок имеют возраст 50 тыс. лет) до современности.

Информации в итоге набралось много, однако она крайне разнородна по своему характеру, полноте и достоверности. К тому же при сборе подобных данных и их систематизации невозможно полностью избежать субъективности. Например, в данных по неандертальцам, использованных авторами в качестве вспомогательных при оценке эволюционно ожидаемого уровня агрессивности нашего вида, материал из пещеры Эль-Сидрон (книга 1, глава 5, раздел “Людоеды”) учтен как 12 ненасильственных смертей, потому что, дескать, данные по каннибализму у неандертальцев спорны и могут быть интерпретированы по-разному. Так же авторы поступили и с другими находками неандертальцев, съеденных соплеменниками, – и в итоге неандертальцы получились у них исключительно миролюбивым видом приматов. Поэтому делать слишком детальные выводы на основе приводимых авторами данных рискованно. Общая же картина получилась (со всеми этими оговорками) следующая.

Для палеолитических (начиная с 50 тыс. лет назад) и более поздних человеческих популяций вплоть до конца бронзового века (3200 лет назад по хронологии, используемой авторами) уровень летальной агрессии у людей не демонстрирует статистически значимых отличий от эволюционно ожидаемого уровня в 2 %. То есть наши предки были кровожадны ровно настолько, насколько эту кровожадность предопределяло их эволюционное наследие. В железном веке и в Средние века летальная агрессия резко превысила ожидаемый уровень – вплоть до 15–30 %, с очень большим межпопуляционным разбросом. В Новое время (500–100 лет назад) она снизилась до значений, достоверно меньших эволюционно обусловленного уровня, – до 0,14 % по данным письменных источников. Правда, по археологическим данным за тот же период значение получилось другое – 2,4 %. Для последних 100 лет, опираясь только на письменные источники, авторы приводят значение 1,3 %.

У авторов также получилось, что современные группы охотников-собирателей, судя по имеющимся этнографическим данным, характеризуются очень высоким уровнем летальной агрессии: 10,3 % для мелких групп, 3,9 % для более крупных племен. Однако для доисторических сообществ того же типа авторы приводят, на основании археологических данных, совсем другие значения: 3,3 и 3,6 % соответственно. То ли дожившие до наших дней охотники-собиратели действительно стали кровожаднее своих палеолитических коллег (что может быть, например, следствием контактов с более продвинутыми социумами, знакомства с их оружием и так далее), то ли в исходных данных что-то не так[45].

Но все же исследование довольно убедительно показало, что склонность людей к убийству себе подобных отчасти унаследована от далеких предков. Мы принадлежим к одной из самых агрессивных ветвей класса млекопитающих, а это что-нибудь да значит. Вероятно, дело тут не только или даже не столько в эволюционно обусловленной психологической склонности к убийству, сколько в эволюционно обусловленных особенностях образа жизни, способствующих агрессивному поведению, таких как чрезвычайно сильно развитая социальность.