Роботы против фей - Джон Скальци

– Она его похитила, – говорит Мэйбл. – Они развелись шесть лет назад, но она не имела права забирать ребенка. И все-таки забрала.

То, что говорит Мэйбл, должно было бы, по идее, все мне объяснить. Но мне этого мало. В голову начинает приходить кое-что еще.

– После такого разрыва начинаешь ненавидеть песни, которые пел раньше, – говорит ударник, чьего имени я, вероятно, так никогда и не узнаю. – Более того, все песни, когда-либо звучавшие. После таких разрывов листья облетают с деревьев, земля становится серой от пыли, времена года сходят с ума, иней появляется на лепестках роз, половодье заливает кукурузные поля, а людей косит чума. И развод ничего не решает. Там, откуда мы родом, разводов не бывает.

– Она бросила группу, выбрала собственный путь и опрокинула порядок вещей, – говорит Эрон. – Выхода нет, придется начинать все сначала.

– Ты же родом отсюда, приятель, – говорит мне ударник. – Разве не видишь, что все здесь идет вразнос?

Я начинаю понимать: мне давно пора было догадаться, на ком я женат.

– Позвольте, я сойду, – говорю я, и Эрон внимательно смотрит на меня.

– Ты видел моего сына? – спрашивает он. – Держал его на руках?

– Это мой сын, – удается мне произнести. – Я усыновил и воспитывал его.

Эрон высокомерно смотрит на меня.

– Он принц иного мира, – говорит он. – А я – король.

– Сколько же тебе лет? – спрашиваю я, вглядываясь в его уши, заостренные на кончиках.

– Больше, чем тебе может показаться, – говорит он и обращает ко мне свое лицо, слишком красивое, чтобы быть лицом человека.

– Придержим старика, – говорит Мэйбл, и на меня наваливается неодолимая слабость. Колени подкашиваются, и я едва не падаю.

– Пора заканчивать гастроли, – говорит ударник. – И начинать все с начала.

– Мы не можем оставить здесь королеву, – говорит Эрон.

– Она с нами не пойдет, – возражает басист. – А командовать ею не сможет никто.

– Я не брошу здесь своего сына, – заявляет Эрон.

– Таня не позволит нам забрать их, – качает головой ударник. – Она пойдет с нами и приведет мальчика.

Совершенно сбитый с толку и напуганный, с трудом преодолевая сонливость, я машинально пишу что-то в своем блокноте. Совсем недавно я такое и представить бы не смог: глубокой ночью я сижу в автобусе с королем неведомой мне страны, который когда-то любил мою жену, а теперь ненавидит ее, и который приходится моему сыну вторым отцом.

Глубокой ночью кто-то начинает играть на акустической гитаре. Я просыпаюсь, стряхивая с себя сон, что частенько являлся мне в школьные годы: я член рок-группы, и мы, опустив окна машины, в два аккорда поем песню, отправляя мелодию в темноту ночи. Любой, кому в старших классах школы виделись такие сны, обречен на карьеру музыкального журналиста. На этот раз, правда, реальность не обещает ничего радостного. «Акеркок» играет песню призыва, и я не уверен, что в этот момент я хочу быть рядом с ними.

Эрон поет на языке, который мне незнаком.

Мы проезжаем через город, и вдруг, явившиеся из ниоткуда, нас окружают дети. Они бегут к автобусу, прямо из темноты, словно все это время ждали нас. Глаза их горят, но выглядят они потерянными. Большинство из них – в пижамах и нижнем белье.

* * *

Снаружи холодно, и я не понимаю, что происходит. Похоже, все это было запланировано заранее. Но с какой целью? Автобус, накренившись, останавливается. Снаружи – не только девочки. Там и мальчики, и все, как один, тинейджеры – как раз та публика, для которой играет «Акеркок».

Толпа детей растянулась на мили. Не может быть, чтобы они явились сюда все и сразу. Либо они уже ждали здесь, либо разом сорвались и пришли сюда, на шоссе, словно по призыву. Но, как бы там ни было, тинейджеров здесь столько, что глазом не окинуть.

– Что происходит? – спрашиваю я Мэйбл, и она смотрит на меня горящими глазами.

– Последний концерт, – говорит она. – Королева забирает принца, мы забираем детей.

Эрон Хаос через люк поднимается на крышу автобуса и, встав во весь рост, поет.

Это – не обычный рок-н-ролл, хотя там хватает воя и стонов. Песня Эрона наполняет мое сознание странными видениями. Сам я стою на коленях, на обочине, но перед моим внутренним взором идут маршевым шагом люди в ярких одеждах, усыпанных блестками, с охапками цветов в руках, а рядом с ними подростки – но не в обычных футболках, а в коже и таких же джинсах, что и на Эроне, – одетые, чтобы убивать.

А за его спиной вновь открывается пролом в иной мир, в места, заполненные золотом и зеленью, места, которые возникают из ночной темноты, и звезды указывают ему путь.

– Ко мне, дети, – поет Эрон Хаос, и песня его звучит подобно гимну. В его голосе – едкая гармония злости, обрученной с нежностью, он танцует на крыше, с пальцев его стекают языки пламени, глаза сияют золотом, а волосы развеваются так, словно их обдувает ветер.

И я вижу, как дети устремляются к нему. Один за другим они проходят в пролом и исчезают. Я чувствую, что не могу двинуться с места, словно мышцы мои налиты медом и смолой. Это все песня. Я пытаюсь встать, но у меня ничего не получается. Слишком стар я для таких игр, думаю я. Нечего мне здесь делать. И все-таки я здесь.

– Что с ними будет? – спрашиваю я Мэйбл, которая тоже стоит на крыше автобуса, готовая нырнуть в пролом и исчезнуть.

Она пожимает плечами.

– Что-нибудь да будет, – говорит она. – Будет все. А какое тебе дело, приятель? Все равно этот мир летит под откос.

Теперь играет вся группа. Я же смотрю на город и вижу, как все дети Земли устремляются к нам, отовсюду. В первый раз покидают свои дома и направляются туда, где может оказаться волшебная страна, а может быть, что-то совершенно иное. Детей сотни. Тысячи. Десятки тысяч.

Глаза их ничего не выражают, лица расслаблены, и они идут навстречу своей гибели, а может быть, и спасению. Ударник вновь играет на своей свирели, одновременно управляя ударной установкой так, как можно управлять ею, только имея восемь рук. Эрон Хаос окружен потоками света, истекающего из пролома, а на голове его я вижу корону.

Я же знаю только одну песню. И это все, что у меня есть.

Это колыбельная. Я сочинил ее для своего приемного сына.

Наш сын доставлял нам немало проблем. Каждую ночь его нужно было очень крепко держать, прижимая к себе, потому что, когда он спал, из ребенка он норовил превратиться во что-нибудь еще. Иногда это было прекрасно, иногда жутко. Он становился колибри, полярным медведем, горящей головней, морской звездой, электрическим угрем, кирпичом, соломой, крысой. Однажды он превратился в облако, наполненное кислотным дождем, и пролился на тротуар, а в другой раз стал куском угля.