Утонувшие девушки - Лорет Энн Уайт

╬

«Студентик» Джейден, с бледным, как мука, лицом, широко открыл рот и вздрогнул, когда полицейский, обученный брать образцы ДНК, потер ему внутреннюю сторону щеки губчатым концом аппликатора, собирая клетки слизистой. Кьель, стоявший рядом с новым «шефом», ощутил беззвучный взрыв облегчения, когда аппликатор с соскобом был уложен в стандартную пробирку для биологических образцов, снабженную подписанным ярлыком.

Затем взяли кровь – быстрый укол, и красная капля выдавлена на карточку вещдоков. Образец крови тоже занял свое место среди образцов ДНК и был соответствующим образом подписан. Отпечатки пальцев у Нортона-Уэллса уже сняли. Восемь волос были выдернуты с головы и уложены в отдельную пробирку из стандартного набора для взятия образцов ДНК.

Кьель украдкой глянул на шефа-кореша: черт, он готов был прямо здесь обменяться шлепком ладони о ладонь и заскакать по комнате в лихом танце победы в паре с Мэддоксом. Хольгерсен сегодня был сама обстоятельность: он даже заснял процесс взятия образцов на видео. Но сержант Мэддокс ничем не выдавал эмоций – стоял и смотрел, бесстрастный, как статуя.

Когда образцы унесли в лабораторию, а «студентика» увезли в университет на патрульной машине с полицейским за рулем, детективы пошли в оперативный штаб забрать куртку и пальто. Кьель, натягивая свой бомбер, сказал:

– Ну что, как? По пиву в «Летающей свинье», шеф?

– В другой раз, спасибо, – рассеянно отозвался шеф, застегивая пальто, погруженный в какие-то тревожные мысли.

– Или опять свидание с гиком?

Взгляд необычных темно-синих глаз хватил Кьеля как тростью. Несколько секунд у Мэддокса был такой вид, словно он может убить. Затем на лице появилась улыбка.

– Ну конечно, а то что же. Может, сразу с несколькими, чтобы легче было выдержать завтрашнюю головомойку от Фица.

– А что тебе не нравится? – спросил Кьель, когда они шли под сеявшимся дождем – до «Свиньи» было рукой подать.

– Тот факт, что Нортон-Уэллс вообще согласился сдать образцы.

– Он же едва не отказался – несколько часов все висело на волоске! Сдается мне, ему еще по дороге в управление удалось малость сменить жокея-логику на лошадь-панику.

╬

Деревянной походкой на непослушных ногах Джозеф Паллорино вошел в гостиную, опустился в кресло и закрыл лицо своими большими руками. Кресло матери, с другой стороны камина, зияло пустотой. Энджи ждала, молча глядя на отца.

Он долго молчал. Снаружи бушевала гроза. Ветки деревьев рассекали воздух и стучали по карнизам.

– Папа, поговори со мной.

– Энджи, ты не могла бы разжечь камин?

Она не поверила своим ушам, но послушалась, яростно ломая щепу, складывая поленья и комкая газеты с таким чувством, будто попала в альтернативную вселенную. Бездонная дыра, разверзшаяся под ложечкой, расширялась, разъедая ее изнутри. Энджи поднесла спичку к бумажному комку, и огонь с протяжным стоном ожил, охватив щепу.

Когда пламя заревело, как в горне, Энджи налила виски в два бокала чуть не до краев. Вставив бокал в отцову руку, она присела в кресло матери, не сводя глаз с отца.

После нескольких глотков он заговорил:

– Я любил твою маму. – Джозеф Паллорино поднял глаза. Его взгляд пробивал в груди невидимую дыру – в глазах застыло выражение непреходящей пустоты, боли, утраченной любви. Энджи сглотнула.

– Я знаю, пап.

– В тот день в Тоскане за рулем была она. Солнечный день, голубое небо, вокруг красота… Ты сидела на заднем сиденье… – он запнулся, но через мгновение собрался: – Энджи сидела.

– Энджи – это я, – поправила Энджи. – Меня зовут Анджела Паллорино, верно?

Тягостное предчувствие усиливалось.

Отец отвел глаза и стал смотреть на огонь.

– Твоя мать потянулась за темными очками, которые лежали на пассажирском сиденье: дорога шла в гору, и солнце било прямо в глаза. Уронила очки на пол, нагнулась поднять, на секунду отвлеклась от дороги, не заметила поворот и потеряла управление. Машина вылетела за ограждение и закувыркалась по крутому склону. – Отец смотрел на огонь со странным выражением, будто вновь оказался в Италии в тот день. – Она сильно пострадала при падении, наша Энджи… О господи, Энджи… О господи… Как мне это исправить? – Он снова поглядел ей в глаза: – Я не хочу об этом говорить, не хочу делать тебе больно. Ты Энджи. Ты стала Энджи.

Она пыталась осмыслить услышанное. В голове будто кто-то внятно шептал, подсказывал очевидные выводы. Ей хотелось отвернуться и зажать уши, но пересилила решимость заставить отца объясниться, сказать ей все, жестоко и честно.

– Как это понимать, что я стала Энджи? – невозмутимо спросила она.

Отец покачал головой, потер лоб и сделал большой глоток виски.

– Папа, ответь! В газетной вырезке сказано, что Анджела Паллорино, четырех лет от роду, погибла в автомобильной аварии в Тоскане в восемьдесят четвертом году. Вы с мамой говорили мне, что мы попадали в аварию в Тоскане в восемьдесят шестом, я чуть не погибла, и с тех пор у меня остался шрам. Мне тогда шел пятый год. – Энджи коснулась шрама на губе.

Отец отвел глаза.

– Папа, посмотри на меня. На этот шрам. – Он медленно повернул голову. – Кто погиб?

– Наша первая дочка.

Энджи открыла рот, но оттуда не вылетело ни звука. Вскочив на ноги, она подошла к окну, развернулась и уставилась на отца, сидевшего у камина возле наряженной елки. Совсем как на фотографии 1986 года, где они втроем якобы только что вернулись из Италии.

– Кто же тогда я? – тихо спросила Энджи.

– Я любил твою маму. Я так ее любил… В этом же не было ничего плохого, Энджи, мы ничего плохого не делали. Просто так получилось.

Стараясь не выдать внутренней дрожи, Энджи вернулась к камину и опустилась в кресло.

– Ты только не виляй, – попросила она. – Расскажи мне все в хронологическом порядке. По пунктам, если не можешь иначе. Мне нужно знать. Я же думала, что заболеваю! Меня уже некоторое время преследуют воспоминания о том, чего, как мне казалось, никак не могло быть в моем детстве.

Ссутулившись, отец кивнул.

– Отпуск в университете мне дали в восемьдесят четвертом. Авария произошла тогда же. Наша четырехлетняя Энджи скончалась в больнице от травм, полученных при аварии. Твоя мама едва не лишилась рассудка, у нее началась сильнейшая клиническая депрессия с галлюцинациями. Чего я только не перепробовал… Мы вернулись в Ванкувер, Мириам как следует пролечили. Я начал преподавать в Университете Саймона Фрейзера, но я попросту боялся оставлять ее одну на целые дни. Она молчала, погруженная в себя, бродила по дому с отсутствующим видом, будто часть ее умерла вместе с Энджи. Я начал водить ее в церковь, и у меня впервые появилась надежда: молясь за своего умершего ребенка, Мириам немного ожила, словно почувствовав некую связь с Энджи. Тамошний священник, спасибо ему, привлек твою маму к волонтерской работе и пригласил петь в церковном хоре. Хор часто выступал в центральном соборе Ванкувера, при больнице. – Он допил остававшееся виски и несколько секунд сидел молча, будто собираясь с силами.