Код каббалы - Натан Барридж

Поррик не обернулся ни разу.

— Что происходит? — Эшвин обратился к мистеру Чизвику. — Куда они его увели?

В глазах Чизвика стояли слезы, но его звучный голос не выдавал волнения:

— Поррик знал, что так и будет. Он предпочел это судьбе изгоя. Это было только его решение.

Эшвин схватил мистера Чизвика за лацканы пиджака и притянул к себе, их лица оказались совсем близко.

— Что они с ним сделают?

— Порриком владел один из Падших, — ответил мистер Чизвик. — Попытайся представить, на что это похоже, Эшвин. Такое ты не сможешь ни забыть, ни пережить. Я не знаю, что он говорил тебе об этом, но, верь мне, слова не могут передать мучений, выпавших на его долю, и они все еще терзают его.

— Ответь, черт побери, на мой вопрос — Эшвин встряхнул мистера Чизвика.

— Остынь, Эш, — запротестовал Эрик.

— Они попытаются очистить его.

— Очистить его? Что это значит? — Эшвин отпустил мистера Чизвика, который спокойно поправил на себе пиджак.

— Люди в мантиях, которых вы видели, — это адепты из другой каббалы, — сказал мистер Чизвик. — Их задача — изгнать тень, оставленную Падшим в душе Поррика. Иначе его ждет участь Ричарда.

— Что это должно означать? Говори яснее.

— Проще говоря, они используют соединенную мощь пяти таинств, чтобы выжечь метку Гамалиэля из души Поррика.

— Ты сказал, они «попытаются»? Так пока не ясно, преуспеют они или нет?

— Нет.

— Какие у них шансы? — спросил Эшвин.

— Фактически никаких. Никто до сих пор не пережил ритуала.

Эшвин уставился на пожилого человека, не веря своим ушам. Поррик избрал для себя смертный приговор, и мистер Чизвик отступил и дал ему уйти.

— Но я спас его. Там, в горах. Мы стали друзьями.

— Эшвин, — Эрик положил руку ему на плечо, — Поррик знал, на что шел. Он просил тебя не вмешиваться.

— Что, обязательно погибнуть всем? — Эшвин едва говорил сквозь слезы, от которых перед глазами стояла пелена. — Так все и должно быть?

— Так, верно, и кажется, друг мой, — сказал мистер Чизвик. — Твои слезы делают тебе честь, но ты можешь воздать ему почести лучшим способом. Доведи дело до конца. Пусть его жертва будет не напрасной.

— Вы все на свете используете как инструмент для достижения цели? — Эшвин пытался говорить гневно, но весь гнев превратился в горе. — Даже смерть одного из вас?

Лицо мистера Чизвика ожесточилось.

— Если бы я мог позволить себе роскошь иного выбора, неужели ты думаешь, я бы его не сделал? — Горечь в его голосе была, наверное, самой сильной эмоцией, которую они могли заметить. — Ты потерял человека, которого знал меньше месяца, и друга, с которым был близок три дня, — продолжил мистер Чизвик. — Я потерял товарищей, которые были со мной дольше, чем ты живешь на свете, не говоря уже о сестре, так что не смей говорить мне о том, что я использую горе как инструмент! Я гораздо лучше знаком с его бесконечной болью, чем ты.

И снова Эшвин осознал, что был не прав. Только то, что мистер Чизвик не демонстрировал своих чувств, не означало что он их не испытывал.

— Вы правы, — покаянно сказал Эшвин. — Я был эгоистом, впрочем, как всегда. — Он глянул на дверь, поглотившую Поррика, и попытался говорить ровно. — Чертов ирландец. Никогда его не любил. — Он утер глаза рукавом.

— Пойдемте, — сказал мистер Чизвик.

Он повел их по дну канала к залу Великой Пентаграммы, не глядя по сторонам. За ним равнодушно следовал Эшвин; его мысли вернулись на гору, где он спас Поррику жизнь. Его усилия не пропали даром. Даже если у Поррика не было шансов пережить ритуал, Эшвин хотя бы дал ему шанс выбрать, как окончить свою жизнь.

Разве можно назначить цену за сохраненное достоинство?

Когда он вынырнул из этих мрачных мыслей, крепость Ипсиссими возвышалась прямо над ними. Канал заканчивался кованой аркой. Очаги и фонари высвечивали длинный туннель, ведущий в самую глубину крепости. Путь был открыт, но мистер Чизвик не собирался туда идти. Он повернулся к двум молодым людям.

— Моя роль как вашего проводника и защитника здесь закончена. — Хотя он говорил это им обоим, смотрел он на Эрика. — Мне не позволено входить в зал Великой Пентаграммы вместе с вами. Вы должны пойти одни.

— Почему? — Эрик нервно поправил очки.

— Этот вопрос вы должны будете задать Ипсиссими, но мне и самому было бы любопытно услышать ответ. — Мистер Чизвик посмотрел на Эрика понимающим взглядом.

В этот миг Эшвин понял, что мистер Чизвик соглашался не со всем, что делают его повелители. Доверие к Чизвику возросло, но ценой его веры в Ипсиссими.

— Следуйте главным коридором, и он приведет вас к Великой пентаграмме, — сказал мистер Чизвик. — Не отклоняйтесь от этого пути и не открывайте никакие двери. — Он наполовину отвернулся и вдруг остановился. — Мне всегда было труднее всего прощаться, — пробормотал мистер Чизвик. Он выпрямился. — Я хочу, чтобы вы знали, что для нас было честью служить вашей каббале. И я знаю — что бы ни случилось, вы выстоите и не предадите сами себя.

Он снова помедлил, не в силах посмотреть им в глаза.

— Много всего произошло, и я знаю, вы чувствуете себя марионетками в чужих руках, но я вас за это не виню. Я надеюсь, что вы будете помнить мою каббалу и меня с любовью, как я буду помнить о вас.

Мистер Чизвик пошел прочь, опустив голову, шаг его был совсем не стремительным.

Эшвин знал, что в последний раз видит этого человека. По лицу Эрика было понятно, что он чувствует то же самое. Несмотря ни на что, мистер Чизвик заслужил их ответное благословение.

— Иди с миром, Гордон, — сказал Эрик, удивив Эшвина неброской силой чувства в голосе.

Мистер Чизвик не откликнулся, но то, как на миг замедлился его шаг, подсказало Эшвину, что он уловил прощение в прощальных словах Эрика.

Хоть на этот раз Эрик не стал пытаться отрицать или скрывать свои чувства. Гордон ушел, и боль от этого расставания превосходила все, что он мог вообразить.

— Я знаю, что ты чувствуешь — тихо сказал Эшвин. — Они со временем становятся частью тебя, правда?

— Так и есть. — Эрик вздохнул. — Ему не хотелось уходить от нас, ты это знаешь.

— Да, теперь я это вижу.

Эрик подумал об Эшвине. Тот уже был не тем человеком, каким вошел в Храм.

Эрик посмотрел на русло канала. Сутулая фигура Гордона пропала среди каменных стен и запертых дверей. Очень похоже, подумал он. Пропал среди препятствий и преград, преграждавших им путь. Но столько всего оставалось невыясненным, столько осталось недосказанным. Ему было трудно смириться с этим. И Гордону было трудно тоже, ясно как день.