Моя летопись. Воспоминания - Надежда Александровна Лохвицкая

конечно, не был суров и по отношению к другим поклонницам своего таланта. Среди них оказалась очень видная представительница петербургского демимонда, прозванная «Дочерью фараона», потому что отец ее был городовым, а у нас тогда городовые носили кличку фараонов. Эта «Дочь фараона» часто бывала за границей, много читала и выравнялась в элегантную светскую даму.

Как-то Аверченко сговорился с ней позавтракать. Сказал своей актрисе, что у него очень важный деловой завтрак. И вот как раз, когда он под ручку с «Дочерью фараона» входил в ресторан, мимо проезжала на извозчике та самая актриса и увидела их.

– Вы говорили, что у вас деловое свидание? Так вот, я видела, с каким деловым человеком вы пошли в ресторан! – укоряла его Z.

– Видели? – невинно спросил Аверченко. – Чего же тут удивительного. Эта дама и есть тот деловой человек, с которым мне очень важно было поговорить. Она ведь… очень известная… это самое… она антрепренерша нескольких театров на юге… то есть в Харькове, в Ростове… и вообще. Уговорил ее поставить мои пьесы.

– Антрепренерша? – оживилась актриса. – Ради бога, познакомьте меня с ней. Я мечтаю поиграть один сезон в Харькове.

– Ну, конечно, с удовольствием. Только она сегодня утром уже уехала…

Актриса Z очень жалела.

Месяца через три были именины Аверченки, которые он всегда многолюдно праздновал в ресторане «Вена». Дирекция «Вены» всегда подносила ему огромный торт с надписью шоколадными буквами «Аркадию Сатириконскому».

Среди гостей оказалась и «Дочь фараона». Она поднесла имениннику золотой портсигар с бриллиантовой мухой – ну как же можно было не пригласить такую поклонницу таланта.

Но тут произошел неожиданный «пассаж». Как только вошла в кабинет актриса Z, так тотчас же и узнала знаменитую антрепренершу всех южных театров. Сейчас же подсела к ней и начала очаровывать. Как выкрутился из этой истории Аверченко, он мне не рассказывал, но, очевидно, «выврался» благополучно или выручил кто-нибудь из друзей.

Аверченко был очень спокойный человек. Его трудно было чем-нибудь расстроить.

– Я кисель. Никакой бритвой меня не разрежешь.

«Сатирикон» раскрепостил русский юмор. Снял с него оковы «незримых слез». Россия начала смеяться. Стали устраивать вечера юмора: «НАШИ ЮМОРИСТЫ: ГОГОЛЬ, ЧЕХОВ, АВЕРЧЕНКО, ОСИП ДЫМОВ, О.Л. ДОР, ТЭФФИ».

Стали печатать книги юмористических рассказов. Спрос был большой, предложений мало. Оказалось, что во всей огромной России не нашлось ни одного остроумного незнакомца. Кроме маленькой группы «Сатирикона».

Постоянное ядро «Сатирикона» составляли: талантливый поэт-сатирик Саша Черный, Осип Дымов, Сергей Горный, Аркадий Бухов. Очень редко присылал кто-нибудь случайную вещь, которую можно было напечатать. Я была скорее гастролершей, чем постоянной сотрудницей. И очень скоро бросила «торговать смехом». Я очень люблю писателей с юмором, но специалистов-юмористов, старающихся непременно смешить, совсем не люблю.

Помню одно газетное начинание, само по себе анекдотическое. Редактор-издатель «Биржевых ведомостей», покорный духу времени, решил оживить свою газету юмором.

– Я сам напишу.

И напечатал внизу перед покойниками:

МАЛЕНЬКАЯ УМОРИСТИКА

– Где вы берете ваших папирос?

– Это вы берете. Я покупаю.

Вот и всё.

Сотрудники очень повеселились.

Все воспоминания, связанные с Аверченкой, всегда веселые и забавные.

Одна молодая дама рассказывала, как он не успел проводить ее из театра и представил ей почтенного господина, инспектора какого-то училища

– Вот это мой друг Алексеев, он вас проводит.

Инспектор всю дорогу говорил ей самые приятные вещи, а когда уже подъезжали к дому, вдруг схватил ее за плечи и поцеловал. Она успела только наскоро шлепнуть его по лицу, распахнула дверцу автомобиля и выскочила. Виновный прислал ей на другой день целую корзину мимоз с запиской «От виновного и не заслуживающего снисхождения».

Дама тем не менее очень обиделась и сразу же позвонила Аверченке.

– Как вы смели представить мне такого хама!

– А что?

– Да он меня в автомобиле поцеловал!

– Да неужели? – ахал Аверченко. – Быть не может! Ну как мог я подумать… что он такой молодчина. Вот молодчина!

«Милостивый государь, господин Аверченко! Обращаюсь к Вам как ученик жизни к учителю жизни. Помогите мне разобраться в сложном психическом процессе души моей жены. Положение безвыходное. Вы один, как учитель жизни, можете направить и спасти. С вашего разрешения позвоню Вам сегодня по телефону.

Благодарный заранее

А. Б.

P.S. Мне сорок шесть лет, но положение требует немедленного облегчения.

А. Б.»

– Вот, – сказал Аверченко, дочитав письмо. – Все, наверное, воображают, что только к Толстому да к Достоевскому шли читатели обнажать душу и спрашивать указаний. Вот это уже не первое письмо в таком роде.

– Что же вы – примете этого А. Б.?

– Придется принять. Посоветую ему что-нибудь.

– Что же, например?

– А это зависит от случая. Может быть, просто – дать денег на «Сатирикон».

– Все-таки следовало бы отнестись серьезнее к этому делу, – сказал один из тяжелодумов, которые водятся даже в редакциях юмористических журналов. – Человек идет к вам душу выворачивать, так высмеивать его – грех.

– С чего вы взяли, что я буду его высмеивать? – с достоинством ответил Аверченко. – Я намерен именно отнестись вполне серьезно.

– Вот это было бы интересно послушать, – сказала я.

– Отлично. Приходите в редакцию к четырем часам. Будете присутствовать при разговоре и потом можете засвидетельствовать мое серьезное отношение к делу.

– Да ведь он, пожалуй, не согласится открывать при мне свою душу.

– А уж это я берусь уладить.

На другой день ровно в четыре часа в редакторский кабинет всунул голову рассыльный и доложил:

– Господин пришел.

Я сидела в углу за столом и была «погружена в чтение рукописей». Аверченко сидел в кресле у другого стола.

– Пусть войдет.

Вошел пожилой человек с рыжеватой бородкой, в руках форменная фуражка с кантиками – кажется, акцизного ведомства.

– Я вам писал… – начал он плаксивым тоном.

– Да, да, – отвечал Аверченко. – Я готов вас выслушать.

– Но я… я хочу наедине…

– Можете не стесняться, – перебил его Аверченко. – Эта дама моя секретарша.

– Я не могу, у меня дело личное…

– Ах, чудак вы эдакой! Да ведь она глухонемая. Разве вы не видите? Ну-с, приступим к делу. На что вы жалуетесь? – спросил он тоном врача по внутренним болезням.

– Я жалуюсь, увы, на жену! Это остропсихологический случай. Женат я два года на младшей дочери протоиерея. И вот особа эта, забыв сан своего отца, ведет себя крайне легкомысленно. С утра поет, приплясывает и даже, видите ли, свистит.

– С утра? – мрачно сдвинул брови Аверченко.

– С утра. С утра и до вечера. Бегает в кинематограф, в оперетку, и все с мальчишками, все с мальчишками. Треплет, одним словом, мое имя.

– А как ваше имя? – деловито осведомился Аверченко.

– Балюстрадов.

– Гм… Действительно, это не годится