Полный НяпиZдинг - Макс Фрай

Вот о чем, в идеале, надо бы, а на практике совершенно бессмысленно проповедовать, – бурчит мой лютеранский ум, по природе своей такой же косный, как всем тут выдают на входе, но сызмальства приставленный к тяжелой ювелирной работе на рудниках по добыче и обработке смыслов, так что, конечно, мешает, но хотя бы полчаса в день – точно мои (в смысле, Наши). Иногда больше. Как пойдет.

М

Мало что может быть мерзее появившегося в последние годы в активной лексике понятия «френд-зона». Потому что такое понятие может возникнуть и прижиться только в культуре, где любые человеческие отношения, не подразумевающие генитального контакта, котируются как заведомо «худшие», менее качественные и, соответственно, менее значимые, чем предполагающие хотя бы слабую надежду на великий генитальный переход. Что, в свою очередь, свидетельствует об упрощенном понимании природы человеческих взаимоотношений, а упрощение – это всегда зло. Ясно, что у нормальных людей такого говна в голове нет, но мы все живем сейчас вот в таком культурном контексте, дышим его ядовитым воздухом, и об этом не следует забывать, потому что противостояние культурному контексту может быть только сознательное и осознанное (т.е., и рационально продуманное, и с максимально возможным на данном этапе развития задействованием сознания). На одних условных рефлексах отвращения далеко не уедешь, это надо хорошо понимать.

Март

Теперь на рассвете меня будит (условно будит, на самом деле я в это время еще не то чтобы сплю) визгливое чаячье мяуканье. Впрочем, днем наши новые соседи, горластые желтоногие чайки тоже орут, гармонично вливаясь в общий городской шум.

В отличие от белых акаций, которые появились несколько лет назад вместе с общегородской памятью (и даже вещественными доказательствами), будто они были всегда, чайки вписались в нашу жизнь не настолько незаметно, по крайней мере, пока куча народу помнит, что они появились в прошлом году. Тогда держались ближе к Вильняле, там и вопили на радость художественным академикам и студентам, а теперь освоились, в смысле, обнаглели и стали летать везде. И аккуратно, без пропусков, орут на рассвете в крошечном сквере перед моим балконом, очень любезно с их стороны.

Мои субличности азартно делают ставки: станет наше Виленское море видимым или все-таки нет. Я не знаю, кто из них выиграет, трезво оцениваю шансы, как блондинка из анекдота прогнозирует встречу с динозавром: пятьдесят на пятьдесят, или да, или нет.

Почки на деревьях вот-вот взорвутся, подснежники цветут не в отдельных избранных тайных местах, а тупо ВЕЗДЕ. Правда, сливы пока цветут только на бульваре Вокечю, да и те игрушечные, в смысле, искусственные, рекламируют вход в модный бутик. Это, конечно, надо будет подправить: в южном приморском городе время цветения первых плодовых деревьев – начало марта, а не какой-то там дурацкий апрель. Но, думаю, постепенно подтянутся, какие наши годы. Я еще помню, как они только в мае начинали цвести.

Родиться в южном приморском городе, в четверти часа неспешной ходьбы от моря, невзлюбить его всем сердцем, удрать к едреной фене (в древнюю эльфийскую столицу Дренефейне, можно сказать и так), в конце концов поселиться на севере, в трехстах километрах от ближайшего моря, полюбить этот город вопреки не только здравому смыслу, а вообще всему, наблюдать, как год за годом он незаметно для своих жителей превращается в южный приморский, вести аккуратный подсчет прибывающим белым акациям и чаячьим воплям, зачитывать их себе как победу неизвестно над чем (на самом деле, известно: над реальностью) по очкам – формула моей жизни. В смысле, именно через эту жопу я делаю вообще все.

Мир заполняется знаками, как только мы начинаем их искать. Не потому что мы придумываем и притягиваем за уши, а потому что в этой материальной реальности человеческое внимание – сила, движущая миром. Ну, это, конечно, если использовать его по максимуму. Но и по минимуму внимание – крючок, магнит, приманка. Зацепись им за мимолетное явление, и оно станет закономерностью. Оно всегда работает так.

Мистерия – это действие в материальном мире, берущее начало в мифе и опирающееся на миф. В ходе мистерии материя всегда трансформируется волей (духом) – это главное, что нужно о мистерии знать. Грубо говоря, чем больше вокруг творится мистерий, тем больше мифа проникает в нашу повседневную жизнь, вне зависимости от того, знаем мы о произошедших мистериях или нет.

Миф всегда возвышает, если свести этот сложный процесс к совсем простой и понятной формуле.

Скажем, если человек пошел в лес, шлялся там неведомо сколько, пришел с сокровищами, никому ничего не рассказал, и его односельчане начинают придумывать, будто он убил дракона, подружился с ангелом, сходил в мир мертвых, принес оттуда хитрый амулет – это миф, поднимающий человека (и конкретного, и общий потенциал) до максимально возможных при текущем культурном уровне высот.

А когда человек сходил в лес, убил дракона, подружился с ангелом, посетил царство мертвых, принес оттуда амулет, никому ничего не рассказывает, а соседи сплетничают, что он купца проезжего поймал и ограбил, это демифологизация – опять же, не только самого таинственного соседа, но и человека в целом, снижение планки, сужение представлений о возможном для человека вообще. Очень вредная штука.

Многочисленные общественные запреты на употребление определенных слов, именуемые в народе (в разных народах) «политкорректностью» порождены (конечно же) ксенофобией.

Пока цивилизованный (цивилизовавший себя усилием воли), то есть усвоивший и принявший принципы терпимости к разнообразию человек в глубине души продолжает ощущать, что быть чернокожим, евреем, гомосексуалистом, женщиной «плохо», ему проще табуировать лексику, связанную с «нехорошими» качествами («негр», «жид», «пидор», «баба»), чтобы, упаси боже, обладателей этих качеств не обидеть. «Мы разрешили вам быть такими», «мы запретили себе вас этим попрекать» – вот что за этим стоит.

(Может показаться, что я пренебрежительно отзываюсь о цивилизовавших себя усилием воли; это не так. Напротив, такое усилие – всегда духовный подвиг, преодоление ксенофобии в себе – борьба духа с инстинктом, одно из величайших человеческих дел.)

А когда в глубине души нет ничего, кроме недоумения, – а что в этом такого? какая разница, кто какого цвета, национальности и кого предпочитает на ужин любить? – слова это просто слова, части речи, подсобные рабочие коммуникации, от которых требуется точность и выразительность. И все.

Все вышесказанное банально и очевидно, но на этой почве возникает так много непонимания, что, видимо, надо эту банальность повторять и повторять.

Можно соглашаться на что угодно, нельзя соглашаться на что попало.

Мракоборцы

Люди, которых шокирует обсценная лексика, обычно вызывают у меня сочувствие, хоть и несколько брезгливое. Выросли в среде, где «бля» – нормативный артикль[11], и теперь изо всех сил стараются от этой среды оторваться (в первую очередь, продемонстрировать свою к ней непричастность, это естественное желание, связанное с бессознательным стремлением повысить ценность своей жизни в глазах окружающих, как бы смешно оно ни выглядело со стороны).