Архипелаг ГУЛАГ - Александр Исаевич Солженицын

величайших процессов, а потом разоблачённого лютого врага народа Н. В. Крыленко[97]. И если всё-таки хотим мы провести наш краткий обзор гласных процессов, если затягивает нас искус глотнуть судебного воздуха первых послереволюционных лет – нам надо суметь прочесть эту книгу. Другого не дано. А недостающее всё, а провинциальное всё надо восполнить мысленно.

Разумеется, предпочли бы мы увидеть стенограммы тех процессов, услышать загробно-драматические голоса тех первых подсудимых и тех первых адвокатов, когда ещё никто не мог предвидеть, в каком неумолимом череду будет всё это проглатываться – и с этими ревтрибунальцами вместе.

Однако, объясняет Крыленко, издать стенограммы «было неудобно по ряду технических соображений» (с. 4), удобно же – только его обвинительные речи да приговоры Трибуналов, уже тогда вполне совпадавшие с требованиями обвинителя.

Мол, архивы Московского и Верховного Ревтрибуналов оказались (к 1923 году) «далеко не в таком порядке… По ряду дел стенограмма… оказалась настолько невразумительно записанной, что приходилось либо вымарывать целые страницы, либо восстанавливать текст по памяти» (!), а «ряд крупнейших процессов» (в том числе – по мятежу левых эсеров, по делу адмирала Щастного, по делу английского посла Локкарта) «прошёл вовсе без стенограммы» (с. 4, 5).

Странно. Осуждение левых эсеров была не мелочь – после Февраля и Октября это был третий исходный узел нашей истории, переход к однопартийной системе в государстве. И расстреляли немало. А стенограмма не велась.

А «военный заговор» 1919 года «ликвидирован ВЧК в порядке внесудебной расправы» (с. 7), так вот тем и «доказано его наличие» (с. 44). (Там всего арестовано было больше 1000 человек[98] – так неужто на всех суды заводить?)

Вот и рассказывай ладком да порядком о судебных процессах тех лет…

Но важные принципы мы всё-таки узнаём. Например, сообщает нам верховный обвинитель, что ВЦИК имеет право вмешиваться в любое судебное дело. «ВЦИК милует и казнит по своему усмотрению неограниченно» (с. 13, курсив наш. – А. С.). Например, приговор к 6 месяцам заменял на 10 лет (и, как понимает читатель, для этого весь ВЦИК не собирался на пленум, а поправлял приговор, скажем, Свердлов в кабинете). Всё это, объясняет Крыленко, «выгодно отличает нашу систему от фальшивой теории разделения властей» (с. 14), теории о независимости судебной власти. (Верно, говорил и Свердлов: «Это хорошо, что у нас законодательная и исполнительная власть не разделены, как на Западе, глухой стеной. Все проблемы можно быстро решать». Особенно по телефону.)

Ещё откровеннее и точнее в своих речах, прозвеневших на тех трибуналах, Крыленко формулирует общие задачи советского суда, когда суд был «одновременно и творцом права (разрядка Крыленко)… и орудием политики (с. 3, разрядка моя. – А. С.).

Творцом права – потому что 4 года не было никаких кодексов: царские отбросили, своих не составили. «И пусть мне не говорят, что наш уголовный суд должен действовать, опираясь исключительно на существующие писанные нормы. Мы живём в процессе Революции…» (с. 407). «Трибунал – это не тот суд, в котором должны возродиться юридические тонкости и хитро сплетение… Мы творим новое право и новые этические нормы» (с. 22, курсив мой. – А. С.). «Сколько бы здесь ни говорили о вековечном законе права, справедливости и так далее – мы знаем… как дорого они нам обошлись» (с. 505, курсив мой. – А. С.).

(Да если ваши сроки сравнивать с нашими, так может, не так и дорого? Может, с вековечной справедливостью – поуютнее?..)

Потому не нужны юридические тонкости, что не приходится выяснять – виновен подсудимый или невиновен: понятие виновности, это старое буржуазное понятие, вытравлено теперь (с. 318).

Итак, мы услышали от товарища Крыленки, что Революционный Трибунал – это не тот суд! В другой раз мы услышим от него, что Трибунал – это вообще не суд: «Трибунал есть орган классовой борьбы рабочих, направленный против их врагов», и должен действовать «с точки зрения интересов Революции… имея в виду наиболее желательные для рабочих и крестьянских масс результаты» (с. 73).

Люди не есть люди, а «определённые носители определённых идей». «Каковы бы ни были индивидуальные качества [подсудимого], к нему может быть применим только один метод оценки: это – оценка с точки зрения классовой целесообразности» (с. 79).

То есть ты можешь существовать, только если это целесообразно для рабочего класса. А «если эта целесообразность потребует, чтобы карающий меч обрушился на головы подсудимых, то никакие… убеждения словом не помогут» (с. 81), – ну там доводы адвокатов и т. д. «В нашем революционном суде мы руководствуемся не статьями и не степенью смягчающих обстоятельств; в Трибунале мы должны исходить из соображений целесообразности» (с. 524).

В те годы многие вот так: жили-жили, вдруг узнали, что существование их – нецелесообразно.

Следует понимать: не то ложится тяжестью на подсудимого, что он уже сделал, а то, что он сможет сделать, если его теперь же не расстреляют. «Мы охраняем себя не только от прошлого, но и от будущего» (с. 82).

Ясны и всеобщи декларации товарища Крыленки. Уже во всём рельефе они надвигают на нас весь тот судебный период. Через весенние испарения вдруг прорезается осенняя прозрачность. И может быть – не надо дальше? не надо перелистывать процесс за процессом? Вот эти декларации и будут непреклонно применены.

Только, зажмурившись, представить судебный залик, ещё не украшенный золотом. Истолюбивых трибунальцев в простеньких френчах, худощавых, с ещё не разъеденными ряжками. А на обвинительной власти (так любит называть себя Крыленко) пиджачок гражданский распахнут, и в воротном вырезе виден уголок тельняшки.

По-русски верховный обвинитель изъясняется так: «мне интересен вопрос факта!»; «конкретизируйте момент тенденции!»; «мы оперируем в плоскости анализа объективной истины». Иногда, глядишь, блеснёт и латинской пословицей (правда, из процесса в процесс одна и та же пословица, через несколько лет появляется другая). Ну да ведь и то сказать – за всей революционной беготнёй два факультета кончил. Что к нему располагает – выражается о подсудимых от души: «профессиональные мерзавцы!» И нисколько не лицемерит. Вот не нравится ему улыбка подсудимой, он ей и выляпывает грозно, ещё до всякого приговора: «А вам, гражданка Иванова, с вашей усмешкой, мы найдём цену и найдём возможность сделать так, чтобы вы не смеялись больше никогда!» (с. 296, курсив мой. – А. С.).

Так что пустимся?..

Дело «Русских Ведомостей». Этот суд, из самых первых и ранних, – суд над словом. 24 марта 1918 года эта известная «профессорская» газета напечатала статью Савинкова «С дороги». Охотнее схватили бы самого Савинкова, но дорога проклятая, где его искать? Так закрыли газету и приволокли на скамью подсудимых престарелого редактора П. В. Егорова, предложили ему объяснить: как посмел? ведь 4 месяца уже Новой Эры, пора привыкнуть!

Егоров наивно оправдывается, что статья – «видного политического деятеля, мнения которого