Жалобная книга - Макс Фрай

– Не шути так, – строго говорит Варя. – И без того страшно и, в общем, грустно. А ты хороший. Это я знаю точно. На том стою и стоять буду.

Я хороший, о да. И весь, имейте в виду, в белом.

Зашибись.

Знак: Водолей

Градусы: 8°34′18'' – 21°25′43''

Названия европейские: Каальда, Каальдабахия, Садамамбра, Ладалахия

Названия арабские: Сад аль-Ахбийя – «Счастье Палаток»

Восходящие звезды: гамма, дзета, эта и пи Водолея

Магические действия: изготовление пантаклей

для успешного выполнения своих обязанностей

Я теперь живу так: сижу на кухне, стараюсь не думать ни о чем (думать сейчас смертельно опасно, а умирать в кои-то веки не хочется – не абстрактно, а по-настоящему, хоть криком кричи). Ну вот и не умираю, сижу, разглядываю свои руки. Уже минут пять примерно так живу.

Руки – что ж, руки – интересное, в общем, зрелище.

Подушечки моих пальцев расчерчены, словно бы для игры в крестики-нолики. Игра, надо думать, еще и не начиналась толком, самих крестиков и ноликов почти нет пока, только пустые крестообразные поля. Мне не очень интересно, кто будет играть; исход игры тем более оставляет меня равнодушной. Единственное, что немного тревожит, – расцарапают ли они мои пальцы до крови или обойдутся со мною бережно, вспомнив, что я, при всех своих странностях, вполне обычный ошметочек органической материи, хрупкое, уязвимое человеческое существо. Истекать кровью мне совсем не с руки. Не с обеих рук, ни с левой, ни с правой.

Хватит уж, наистекалась. Не хочу больше.

– Чем ты занимаешься, мать? – спрашиваю себя вслух. – Что за дурью ты маешься, Варвара Георгиевна? Охмурили тебя ксендзы, право слово. Один рыжий ксендз и его дружок, Бархатный-Голос-В-Телефонной-Трубке, немецкий, прости господи, оккупант твоей бедной головы. Тебе это, как я погляжу, нравится? Нравится, да. Тем, собственно, хуже.

Говорю себе: «хуже», а сама довольная, как кошка, перемазавшаяся в сметане. Перемазалась на совесть, старательно, теперь долго еще можно будет облизываться, даже если крынку унесут.

А ведь крынку, между прочим, унесут. И, думается мне, очень скоро. Не может такого быть, чтобы вот эта невероятная крынка – мало того что мне одной, да еще и надолго. Да и непорядки у нас там, в крынке, творятся, судя по давешним телефонным переговорам. Страсти сплошные в этой прекрасной крынке, того гляди, взорвется в моих руках.

Но пока ничего не взрывается, пока пальцы мои лишь расчерчены для игры, а сама игра, надеюсь, откладывается. А то, глядишь, и вовсе отменится дурацкая эта игра, и наконец-то начнется жизнь. Просто вот – жизнь. Но хорошая какая-нибудь. Такая, чтобы мне была по душе, по телу, по росту. Такая, чтобы – мне.

– Господи, Варенька, ты еще и хирологией балуешься? Мало тебе эзотерических приключений на крошечную твою задницу?

«Ксендз» мой легок на помине, как и положено блаженным. Я-то думала, надолго в комнате засел. То ли с мыслями собирается, то ли, напротив, разбирается с ними, не знаю уж, как там у него в башке этой прекрасной рыжей все устроено…

– И «логией», и «мантией», и прочей ерундой, лишь бы с приставкой «хер», – огрызаюсь почти машинально. – А ну-ка, кстати, покажи свои лапы. Я как-то внимания не обращала, что у тебя там творится. А то ты себе все краткий век пророчишь – вдруг врешь?

Укоризненно качает лохматой своей головой, но руки протягивает:

– Хорошо, если вру…

Гляжу, глазам своим не верю. Такого я вообразить не могла.

Левая ладонь гладкая, как у восковой фигуры. Нет там ничего, ни единой линии. Младенческая щека может так выглядеть, но уж никак не рука взрослого человека.

Инопланетянин. Как пить дать. А я-то думаю: откуда такой хороший взялся?..

Зато правая ладонь разрисована так, словно служила черновиком доброй дюжине небесных чертежников, которые проверяли на ней свои лекала. Одних только линий жизни пара десятков, не меньше. Короткие и длинные, прямые и извилистые, глубокие и едва заметные, они переплелись в какой-то пестрый, диковинный жгут. Черт знает что, а не рука. Увидеть и умереть. Конец науки хиромантии, и без того на сегодняшний день задрипанной.

– Я же говорил тебе, что своей жизни у меня нет, – ухмыляется этот монстр. – Зато чужих немерено. Правду говорил, как видишь. А чего ты хотела?

Да ничего я не хотела. Так, полюбопытствовала, на свою голову.

– Стихи, – спрашиваю, – помнишь: «Нет, весь я не умру…»? Про тебя стихи, имей в виду. Свои ли, чужие ли, а две линии у тебя вовсе за пределы ладони вылезают беспардонно. Впервые вижу настоящего кандидата в бессмертные. Для полной гарантии, конечно, хорошо бы и на левой ладошке такой рисунок повторить, но там Небесная Корова языком все слизнула. Сладко ей было, думаю… У тебя всегда такие руки были?

Пожимает плечами:

– С некоторых пор.

– Ты так никогда и не расскажешь мне о себе… – вздыхаю.

– Думаешь, есть что рассказывать? Первая часть моей истории довольно скучная – все как у всех, более или менее, – зато вторая не переводится на язык слов.[26]Поначалу я просто жил да был как умел; умел плохо, а потому сам себе надоел чрезвычайно. С утра до ночи молил небеса о перемене участи. При этом, как ты понимаешь, не мог толком сформулировать, что именно требуется поменять. Ну вот, и вымолил себе в итоге не пойми что… Сперва мелкие чудеса начались, все больше приятные да забавные, потом вся эта пушистая мелочь выросла, как водится, в мохнатых саблезубых тигров, а я все слонялся вокруг да около собственной тени, читал по складам знаки судьбы, старался следовать им по мере сил. Все это продолжалось, пока меня не занесло в настоящий зачарованный замок, как какого-нибудь сказочного царевича, ей-богу… Там я, собственно, и свихнулся окончательно, поскольку живым людям сказочными персонажами лучше бы не становиться. Иногда думаю: может, я до сих пор стою там перед волшебным зеркалом, наслаждаюсь многообразием своих несбывшихся судеб, содрогаюсь, предчувствуя скорый конец всех историй сразу?.. Да нет, кажется, все же на кухне сижу, рядом с тобой. И это – хорошая новость.

В ответ я кладу руку ему на плечо. Ласковый и одновременно покровительственный жест. Не все же мне «деточкой» быть. Сегодня, судя по всему, его очередь.