Дэмономания - Джон Краули

Когда стемнело, они продолжили. В его маленьком домике они были наедине друг с другом и с одной-единственной темой: любой разговор неизбежно возвращался к ней. Его работа, ее занятия. Новости. Жизнь на земле. Ни о чем уже нельзя было говорить, как прежде.

Когда заведение Вэл закрывалось, завсегдатаи перебирались в «Песочницу» по дороге в Каскадию; войдя туда, Роз и Пирс увидели за дальним столиком саму Вэл и Роузи Расмуссен. На небольшом возвышении безобразно-шумный ансамбль играл такую музыку, которая, на вкус Пирса, скорее убивала и без того скудные достоинства заведения, чем подкрепляла их, но за нее хоть не надо было платить. Он заказал скотч, Роз — кока-колу.

— Ты хотел власти, — сказала она. — Ты получил ее. Я ее тоже хочу. Для себя.

— Нет, — сказал он, краснея и волнуясь, потому что он и вправду пытался получить власть, хотя лишь над ней и ее духом, получить то, чего хватило бы — на какое-то время, — чтобы притвориться, что он действительно обладает властью. — Вовсе нет.

— Разве ты не думал, что умеешь делать что-то «магическое»? — Она обозначила кавычки, помахав в воздухе четырьмя согнутыми пальцами. — Ты же говорил. Мы пробовали. Или ты просто…

— Признаю, — сказал он, — я кое-что совершал. Было такое. Иногда я воображал, что способен, ну, летать, поднимать тяжести, притягивать предметы, — и припоминал, что когда-то в прошлом разок-другой, а может, и много раз мне такое удавалось, а значит, если я все сделаю правильно, если поверю в то, что знаю, то все снова получится.

— Так.

— Ну и получалось. Очень легко.

— И?

— А потом я просыпался. — Он начал скручивать сигарету. — Во сне, — продолжал он, — я могу дотянуться ртом до собственного члена. Меня это всякий раз удивляет. Каждый раз думаю: блин, а я-то считал, что только во сне так умею.

— Ой, господи, Пирс.

Она подняла голову, слегка улыбнулась проходившему мимо человеку; пальцы чуть потрепетали в воздухе.

— Это кто был?

— Так, один парень.

— Откуда ты его знаешь?

— Не помню.

Жахнул ансамбль, взревел певец. Вниз, вниз, вниз в горящий круг огня.{310}Вскоре Пирс обнаружил, что опять перевел разговор на Бога, Библию и Четыре Последних.

— Смерть. Суд Божий. Рай и ад. Так нас учили. — Он сделал глоток. — Я так понимаю, Чистилища для тебя не существует.

— А я никогда не понимала, что это такое.

— Все примерно как здесь. И не навсегда. А в конце концов — или рай, уготованный тебе, или ад.

— Послушай, — перебила она. Глаза ее бегали по залу; она что-то искала, что-то хотела сделать для Пирса, что-то сказать.

— Что ж, — сказал он и отхлебнул. — По крайней мере, получишь удовольствие от того, что я проклят.

— Что?! Да никогда! Даже если бы…

— Конечно получишь. Это доказал святой Фома. Созерцание мучений проклятых грешников будет там, в раю, одним из величайших наслаждений.{311}

— Господи, какая мерзкая, жуткая идея. Насквозь католическая.

Он как-то по-волчьи рассмеялся и ответил ей: нет-нет, это простая логика; теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно{312}, и, возможно, сочувствуем мучениям грешников, потому что вполне можем представить себя на их месте; они такие же несчастные раздолбай, как мы, и обречены на вечные мучения. Вечные. Но тогда мы узрим в этом совершенное воплощение Божьего правосудия, шуйцу Его мощи, десница же — Милосердие, чьих благ удостоены мы, спасенные. Лишний повод восславить Его.

— Глупости, Пирс, — сказала она, оглядывая себя, стол, кресло. — Не знаю, почему ты в этом так упорствуешь.

— Так ведь ты меня отправляешь именно туда. Меня ждут там, сама знаешь где. — Он подтолкнул к ней сигареты, которые она явно искала. — Окончательная расплата, Роз. Последнее отвержение.

— Ну бога ради…

— А что? — продолжал Пирс. — Так и будет. Если все остальное правда. Ведь так? Так ведь, а?

Рот ее приоткрылся, словно она хотела что-то сказать, глаза перестали бегать и остановились на нем. Но она молчала.

— Ну скажи, Роз, — говорил он. — Вспомни. Parhesia. Открытость, откровенность.

Тогда она открыла рот и заговорила, и лицо ее стало спокойным: речь потоком хлынула из нее, слова она проговаривала четко и разборчиво, но они не походили ни на что: какое-то заклинание, или проклятье, или. То, что ей не принадлежит, но использует ее, чтобы прозвучать. Это длилось секунду-другую; сотрясло воздух и стихло.

Он уставился на нее в страхе:

— Роз.

— Что? — спросила она.

— Ты это делала.

— Что делала?

— Говорила на ином языке. Вот только что.

В ее мозге или душе установили психический блок, который срабатывает, когда ее допрашивают или искушают слишком сильно. Он слыхал о таком.

— Ты открыла рот и сказала какую-то бессмыслицу.

— Ну ни фига себе, — ответила она и засмеялась.

— Нет, я серьезно, это было. Было. Взяла и сказала.

— Да нет же. Ты что думаешь, я это не контролирую?

Он не знал. Не мог ручаться. Он знал только то, что видел и слышал.

— Ну, так что же ты сказала? — спросил он.

— Это просто так не накатывает, — сказала она. — Все бывает иначе. Это совсем не…

Он ожидал слова «магия», но она закончила фразу иначе:

— Это совсем не просто. Это очень, очень трудно. Не то что — «да, Господи, как скажешь», нисходит Дух, а дальше по накатанному. Над этим работать надо. Ежедневно, ежечасно. И я работаю. — Она смотрела в землю и, кажется, напряженно размышляла. Потом встряхнула лед в кока-коле. — Работаю.

Роз подняла взгляд на то, что приближалось к нему сзади, и он повернулся, чтобы встретить это лицом к лицу, что бы там ни было. За его спиной стояла Роузи Расмуссен.

— Хочу отчитаться, чем все кончилось, — сказала она. — Привет, Роз.

— Ага, — произнес Пирс. Он оттянул сдавивший вдруг горло воротник рубашки, понимая в то же время, что этот жест он видел у тысячи комических персонажей, попавших в безвыходное положение; что же случилось-то, что. — Ну, вы, девчата, знакомы.

— Конечно, — ответила Роузи. Она оперлась на стол обеими руками и мило улыбнулась Роз. — Еще бы.

— Ну и, — сказал Пирс, — так как там, как…

— А ничего, — сказала Роузи. — Ничего нового. Ничего не нашли.

— Это…

— Наверное, хорошо. В смысле, лучше, чем самое плохое, — ну, если бы обнаружилась опухоль или еще что-нибудь. Выходит, это, скорее всего, что-то… слово забыла. Такое, у которого нет причины. Похоже на «идиотическое».