Сибирская жуть-4. Не будите спящую тайгу - Андрей Буровский

Красножопов проходил между лежащими и стреляющими, порой поднимался в полный рост. Он слишком презирал их всех — и этих смешных штафирок в зимовье, вообразивших про себя чего-то там, и таких же дураков Чижикова, до седых волос занимающихся раскопками и прочей бабской чепухой. «Чижики» они, придумать же!

Презирал, впрочем, и японцев, которые сидели себе дома, доллары только что не жевали, а понесло их, дураков, куда-то. Презирал своих боевиков, скотину, карабинное мясо, тоже дураки, дохнущие не за себя, а за тех, кто им приказывает.

Крагов, улыбаясь, рассказывал Мише, что он сделает с его друзьями, когда войдет в зимовье.

— Скажи лучше, сколько времени провозимся? Как думаешь? — Красножопов сам не выдержал, заулыбался в ответ, но Крагова от Миши отвлекал. Этих двух он не презирал — Крагова как человека своего круга, Мишу как сосунка, подлежащего перевоспитанию.

— Часа два, думаю, протянут.

Крагов был подтянут, деловит. И Красножопов согласно кивнул своему любимому помощнику.

30 — 31 мая 1998 года

…Антону Козлову повезло, — простуда у него быстро прошла. Помог то ли бициллин, то ли собственный могучий организм. Стоило выспаться, поесть, и уже днем тридцатого он смог встать и развести костер. Снег стаивал. Ставили лагерь в снежной пустыне, в болезненно-ярком сверкании свежего снега. Теперь тундра была пестрая, в ней буро-рыжая поверхность земли, стальные оттенки ягеля перемежались с грязно-белым снегом.

Кашель не прошел, но уже не так разрывал грудь, вполне можно было ходить, тем более, не надо было продираться сквозь снег. Боевик сделал несколько упражнений, и вроде полегчало до конца. Хуже всего было с глазами, болели не только глаза, боль от них передавалась куда-то в голову, и стоило долго смотреть на что-то, как начинала раскалываться голова.

Но Васе было много хуже. Наверное, он обжег не только бронхи, но и легкие. А может быть, на него не действовал антибиотик. Днем Вася еще улыбался, пытался шутить, мол, Дряхин, он и в Африке Дряхин, ничего с этим нельзя поделать. К вечеру снег стаял почти совсем, и стали петь и свистеть невидимые птицы. А Вася Дряхин впал в забытье и начал с кем-то громко разговаривать. Антон склонился над товарищем, пытался понять, о чем бред, и почувствовал, как из спальника пахнуло страшным жаром, какой-то особенной вонью, как пахнет только от больных.

Впрочем, и Антону было не то чтобы совсем худо, а так. Делать ему ничего не хотелось. Ни чистить амуницию, ни петь песни, ни хотя бы пройтись посмотреть, что здесь за места и что тут есть. Антон просто нахохлившись сидел, пил чай, вяло думал, как разумней поступить. Было ясно, что за ними не вернутся, а если и вернутся, то не скоро. Дня два еще идти до места. Антон не знал, что за место и куда они идут, но что из-за снега отклонились далеко и примерно откуда уклонились (а значит, и куда примерно двигаться), было ясно всякому, кто хоть раз ходил по местности. Да еще выполнение задания. Плюс дорога обратно. И только тогда настанет их очередь, если группа вообще вернется.

Еды же у них на двое суток у каждого и всего два выхода: охотиться, стараясь выжить самим, или попытаться выйти к людям. Вроде бы какие-то животные начали появляться и можно попытаться их ловить. Антон из ниток сделал пару силков, пошел искать тропки зверья. Но то ли дело было в глазах, то ли он просто не прошел курса выживания именно в таких местах. Антон видел множество маленьких тварей, больше всего похожих на мышей. Бить их можно было просто сапогом, и боевик пришиб несколько штук, пока не свалился от острой рези в глазах и над ними. То, что он взял, годилось даже не на обед — на перекус, и только ему одному. А в силки никто не попадался.

Антон слышал крики птиц над головой и понимал, что где-то над облаками проплывают неисчислимые стаи гусей, уток, журавлей, других вполне съедобных птиц. Расходилась пелена размазанных по небу облаков, и становились видны эти стаи. Но при попытках смотреть вверх глаза мгновенно заломило. «Вот дожил — небо, солнышко мне запрещено!», — невесело думал Антон.

Эти птицы летели, наверное, на берег океана или какого-то большого озера. Вроде бы выполнять задание надо было на берегу озера. Очень может быть, там Антон смог бы охотиться. Но здесь все эти птицы вряд ли сядут — тут, где нет ни ручейка, ни озерца.

Отдохнув, Антон сходил еще, вроде бы невдалеке слышалось какое-то «ко-ко-ко»… Да, там были куропатки, это точно. Но близко они не подпускали, наверное, на них уже охотились. Бить из карабина? Тогда от куропатки останется только несколько испачканных кровью перьев. А дробовика у него не было. Можно было бы смастерить лук, но уже сейчас глаза опять стали болеть. Антон не был уверен, что сможет кормиться охотой. И даже если сможет кое-как, нет уверенности, что их здесь найдут.

К тому же вместе с остальной живностью в тундре появились комары, мошка. Пока немного, но Антон уже представлял, какой ужас начнется здесь спустя всего несколько дней.

И нужна была помощь Василию. К вечеру Антон снова напоил его чаем, дал таблетку и с ужасом убедился, что Василий не видит его. В широко открытых глазах Васи Дряхина отражались какие-то внутренние события, не имевшие никакого отношения ни к тундре, ни к заданию, ни к Антону, ни к положению, в котором они очутились. Василий тихо, почти ласково беседовал с кем-то, улыбался обросшей физиономией. Попытки потрясти его, крикнуть, привести его в себя не приводили ни к чему. И этот жар, кислый запах тяжелобольного вперемешку со смрадом мочи (Вася начал ходить под себя)… Антон понимал, что Василий может умереть в самые ближайшие часы. И наверняка умрет через день-два, если не попадет к врачу.

Нести Василия он тоже не мог. В общем, надо было уходить самому. Солнце вроде встало немного ниже, двумя часами раньше. Шло к тому, что называлось в этих краях вечером. Вообще-то, правила, по которым жили Антон и Василий, допускали и такой вариант — пристрелить беднягу, чтобы зря не мучился. Можно было, конечно, этого и не делать, ведь Василий никак не мог бы попасть в руки к врагам, они бы не выведали у него каких-то очень важных тайн — ни паролей, ни планов советского завода.

И Антон дал Васе еще шанс. Что-то помешало и взять с собой его неприкосновенный запас, хотя было очевидно, что Васе он совсем не нужен. Это же «что-то» заставило его расстелить кусок брезента, положить карабин так, чтобы можно было его взять, не вылезая из мешка.

Двигаться можно было, собственно, в любую сторону света. Можно — назад, к самолету. Антон выбрал путь на север — туда, куда ушла вся группа. У самолета, он помнил, нет ни еды, ни медикаментов. А на севере могут быть люди. Он, может быть, догонит группу. На севере к тому же — озеро. А озеро — это рыба. Это птицы, пролетавшие над ним весь день.

— До свидания, Вася. Живой буду — обязательно вернусь.

Вася не слышал. Он разговаривал с кем-то, он смеялся обметанным ртом, поводил блестящими, красными от жара глазами. Антон быстро уходил на север. Вот только идти быстро не стоило — очень скоро начался сильнейший кашель. Пришлось постоять, привалившись к стволу лиственницы, слушая чавканье болотины, примятой сапогом, тихое зуденье мошкары.