Королева викингов - Пол Андерсон

Кроме того, имелись и другие силы. Кто мог знать наверняка, которая из них запускает корни в самую глубь мира, простирает свои ветви до самых его краев?

Тем временем пришла весна, поначалу застенчиво и робко, а затем все смелее, то яркая, то пасмурная, то с капелью, то с заморозками, то с теплым солнечным светом, то со штормовыми шквалами. Как-то неожиданно оказались на виду жеребята и телята и принялись кататься по молодой траве, забегали на шатких еще ножках недавно родившиеся ягнята, потянулись к северу из дальних мест зимовки стаи перелетных птиц. Люди вытягивали корабли из-под навесов, чтобы конопатить, смолить и выполнять всякий другой ремонт, без которого нельзя выходить в море.

Эйрик самолично наблюдал за работой. Этим летом он намеревался снова отправиться в викинг.

И не только потому, что ему так хотелось: это было просто необходимо. Его люди начинали роптать. Казна заметно опустела. Король, не имевший возможности щедрой рукой раздавать пищу, питье и, самое главное, дорогие подарки, терял уважение, а оттуда недалеко и до утраты королевства. Слишком много ферм еще не было отстроено заново, слишком много полей осталось незасеянными, так что податей оказалось слишком мало. Прежде помогали пошлины с купцов, но теперь король Эдред запретил всякую торговлю с Йорком. Стражники безжалостно отбирали в казну любые товары, какие им удавалось захватить хоть на границе, хоть в глубине своей страны.

Кроме того, вожди с острова, которые должны были сплотиться вокруг Эйрика, когда тому потребуется их помощь, могли потерять веру в него и отпасть, если не будут получать прямой и ощутимой выгоды от союза с ним. Эйрик чувствовал, что его положение в Йорке было достаточно прочным, чтобы он мог отлучиться на достаточно долгий срок.

Уже четверо из его сыновей достигли возраста, позволявшего отправиться в боевой поход, и страстно стремились к этому — как и прежде, Гамли и Гутхорм, к которым на сей раз прибавились беловолосый Харальд и рыжеволосый Рагнфрёд. Гуннхильд стояла среди женщин и дружинников на причале, провожая взглядом вереницу кораблей, пока они не скрылись из виду. После этого она возвратилась домой, чтобы управлять королевством.

Позже прибыло письмо с севера. Доставил его неразговорчивый англичанин. Когда его привели к Гуннхильд, он сказал, что знает его содержание, но ему поручено предупредить, что послание нельзя распечатывать в присутствии хотя бы одного человека, которому нельзя было бы доверить самую важную тайну. Он был очень расстроен тем, что не смог вручить его лично королю Эйрику. Гуннхильд холодно приказала отдать письмо ей. Неподалеку стояли вооруженные воины, котором Эйрик перед отплытием приказал повиноваться королеве, как ему самому. Посланец не стал противиться.

Оставшись в одиночестве, Гуннхильд много раз разворачивала и сворачивала письмо. Пергамент под ее пальцами казался холодным и сухим, подобно змеиной коже. Что могло скрываться в нем, выжидая момента, чтобы нанести удар? О, если бы только она могла прочесть послание! В христианских письменах были сокрыты могущество и тайна, немыслимо превышавшие все, что содержали знакомые ей с детства руны. Как ей хотелось знать: какой частью своей мощи христианский мир был обязан именно им?

Она послала за своим стариком-священником.

То, что он прочел ей вслух, было написано неким Освульфом, которого король Эдред назначил на высокую должность в Бамберге, на побережье Северной Нортумбрии. Недавно заняв свое место, он написал это письмо по своей доброй воле, всей душой желая мира. Он полагал, что мог бы сообщить королю Эйрику — да, он или его писец так и написал «королю» — нечто такое, что ему будет интересно узнать. Он писал, что мог бы прибыть в Йорк для разговора.

Гуннхильд нахмурилась. Это было странно. Знал ли об этом Эдред? Возможно, нет. Ему частенько приходилось позволять своим людям в этих дальних частях королевства делать то, что они считали нужным, не тратя лишнего времени на продолжительные пересылки донесений в Уэссекс и обратно.

Она отправила гонца, велев передать ее собственные слова: Эйрик ушел в плавание, но должен возвратиться в конце лета или в самом начале осени; перед отплытием он сказал, что в этом походе не будет тревожить английские берега. Это была чистая правда. (Гуннхильд убедила его в этом.) Неразумно было раздувать пригасшее пламя гнева у себя под боком, когда добычи хватало во многих других местах.

Погода тем летом оказалась очень плохой. Проливные дожди вперемешку с крупным градом без устали хлестали землю, штормовые волны сотрясали прибрежные скалы и метали соленую водяную пыль далеко в глубь суши. Гуннхильд отчаянно желала отправить свою душу на поиски мужа. Но она не смела: это всегда было опасно, но здесь, где Крест поднялся на такую высоту, могло оказаться втрое опаснее. Кроме того, что бы ей ни удалось найти, она все равно была бы бессильна что-либо сделать. Оставалось лишь покрепче стискивать зубы и полагаться на отвагу Эйрика.

Один день выдался очень душным и пасмурным. Влажная жара усиливалась с каждым часом, так что в конце концов одежда отяжелела и сильно пахла потом, а в горле першило. Люди с трудом переносили общество друг друга, да и то лишь в том случае, если этого никак нельзя было избежать; то и дело раздавались грубые обидные слова. Наконец с запада потянул ветерок, быстро превратившийся в сильный ветер. Там, откуда налетали шквалы, стремительно сгущалась тьма, неудержимо простиравшаяся на восток. В той стороне сверкали молнии и бормотал пока еще очень дальний и глухой гром.

Гуннхильд неторопливо прохаживалась по двору, чтобы подумать и подышать. Повернув к залу, она прошла рядом с женским домом, и почти прямо перед нею дверь резко распахнулась. Выскочившая оттуда молодая служанка громко рыдала, прижимая руку к щеке.

— Стой! — окликнула ее Гуннхильд. — Что случилось?

Девушка замерла на месте, ее била дрожь.

— Н-нич-чего, ко-королева. Я… я…

— Убери руку. — Гуннхильд увидела ярко-красное пятно, которое должно было вскоре превратиться в большой синяк. — Иди куда хочешь. — Она не собиралась долго расспрашивать низкорожденную на глазах у людей. Но в женском доме находилась ее дочь Рагнхильд. Гуннхильд заставляла ее работать там по нескольку часов почти каждый день. Ткацкое дело было таким ремеслом, которое должна была знать каждая женщина. Девица поспешно убежала. Гуннхильд перешагнула через порог. В небе сверкнула широко разветвленная молния, загремел гром — колеса повозки Тора. Взвыл ветер.

В комнате теперь стало почти темно, но там было очень тепло, а воздух был напоен приятными запахами трав, которыми, поверх обычного камыша, был усыпан пол. Посередине стоял ткацкий станок высотой с рослого мужчину и в фатом[30] шириной. Рагнхильд возилась возле начатого гобелена. Когда она увидела, кто вошел, у нее, казалось, подогнулись ноги. Вторая служанка забилась в угол.

— Что здесь произошло? — спросила Гуннхильд. — Почему эта девка убежала? — Каким бы мелким ни было недоразумение, оно вполне может покрыть грязью весь дом.