Профессия-первая леди - Антон Леонтьев

Я позвонила Стефану д’Орнэ и сладким голосом произнесла:

– Дорогой Стефан, я хочу написать книгу о вашем замечательном пращуре!

– Что? – буквально взвизгнул д’Орнэ. Мне показалось, что в его голосе я уловила страх. Ага, главное – это вывести клиента из равновесия. – У него же была такая занимательная судьба, – плела я тонкую паутину. – Он жил и творил в столь неоднозначное и интересное время. А его дружба с Карпушинским, и цикл картин «Человеческие добродетели»… И, наконец, убийства!

– Какие убийства? – вырвалось у Стефана. Я сожалела, что не могла видеть его лица, но наслаждалась голосом – испуганным и дрожащим.

– Да хоть те, которые сейчас происходят, вы же в курсе, милый, что кто-то убивает почтенных граждан нашей столицы около картин, принадлежащих кисти вашего дедули? Я давно хотела написать детектив, так почему бы и не взяться за этот изумительный сюжет, который подсказывает нам сама жизнь…

– Серафима Ильинична, – Стефан уже опомнился от неожиданности, и его голос зажурчал, как неисправный унитаз, – мы польщены, моя матушка давно носилась с идеей такой книги, все дело в том, что мы не могли найти человека, чей талант в литературе оказался бы равен гению моего деда… И мы признательны вам за то, что вы проявили интерес к судьбе Стефана-старшего…

Я поморщилась. Оказывается, мой талант в литературе сопоставим с гением его сумасшедшего дедушки! Если учесть, что о Стефане-старшем до последнего времени мало кто знал, за исключением искусствоведов, то комплимент вышел весьма сомнительным.

– И все же, и все же, и все же, – щебетал Стефан, – до того, как вы приступите к работе над книгой, которая, я уверен, позволит вам достичь вершин литературной славы, дорогая Серафима Ильинична…

«Я их уже достигла», – так и вертелось у меня на языке, но я промолчала.

– …прежде чем вы приступите к работе над этим монументальным трудом, вы должны посетить нас, моя матушка может рассказать вам очень многое о судьбе своего отца…

Это мне и требовалось. Тщеславие и страх – вот те чувства, играя на которых вы можете добиться от других всего, чего только пожелаете.

– Я загляну к вам сегодня же, – заявила я. – Мне так хочется скорее приступить к работе над книгой о вашем дедушке, что я не могу ждать!

И вот я оказалась в экарестской квартире-мастерской семейства д’Орнэ. Старушка с сыном занимали последний этаж стеклянного небоскреба. У порога меня встретил улыбающийся Стефан. Он немедленно приложился к моей руке и стал осыпать меня комплиментами.

Его матушка ждала меня в зале для приемов – она восседала в кресле, похожем на трон. Весняна, во всем фиолетовом, походила на куст пышноцветущей сирени. Она протянула мне сухонькую ручку, сверкающую аметистами, и произнесла:

– Дорогая Серафима, когда Стефан сообщил мне о вашем заманчивом предложении, я поняла: вы – тот самый человек, который нам нужен. Но скажите, зачем вам уделять внимание убийствам?

Старуха тоже была напугана. Чего они так боятся – того, что всплывет правда об их предке? Если вдруг выяснится, что Стефан-старший был маньяком, убивавшим парижских проституток, то это только поднимет в цене его полотна!

– Я хочу узнать правду, – заявила я без обиняков. Весняна улыбнулась и посмотрела на сына. Тот дернулся и предложил мне кофе.

– Вот именно, нам нужна только правда, – продолжала старуха. – Дорогая Серафима, вы, как человек тонкой душевной организации, опытный психолог и изумительный знаток герцословацкого языка, сможете рассказать правду о моем отце! Он, как и Ван Гог, при жизни влачил жалкое существование, и только смерть сделала его знаменитым!

Стефан поставил передо мной серебряный поднос с чашечкой кофе. Я обратила внимание на то, что у д’Орнэ нет горничной и вообще домашней прислуги. Обычно такие, как они, любят окружать себя дворецкими, экономками и секретарями.

– Вы не держите прислугу? – спросила я, прервав монолог Весняны.

Она запнулась и ответила:

– Дорогая Серафима, я еще в состоянии сама заботиться о нашем семейном гнезде! А прислуга вечно сует свой нос в чужие дела, пришлось недавно уволить одну любопытную Варвару… Сейчас я делаю все самолично!

Меня терзали сомнения – не верилось, что Весняна драит кухонную плиту или туалет. Старухе уже за восемьдесят, она постоянно посещает различные приемы и презентации. И уж точно не ее сын ведет домашнее хозяйство.

– Каким был ваш отец? – спросила я.

Весняна тотчас пустилась в воспоминания: по ее словам выходило, что Стефан-старший был великолепным человеком, чудесным отцом и гениальным художником. Я вспомнила рассказ братца Илюшечки – в Париже д’Орнэ задержали около тела убитой девицы, он писал ее кровью картину.

– А что вы скажете о цикле «Человеческие добродетели»? – спросила я. Стефан-младший натужно рассмеялся:

– Серафима Ильинична, эти картины – венец творчества моего деда! Ни до, ни после этого он не создал ничего сопоставимого с ними по своей внутренней силе.

Так, так. Д’Орнэ упорно обходят все опасные темы. Я заговорила о Савве Карпушинском и его сыне Бобби. Весняна заметила:

– Бобби был распутным и испорченным молодым повесой, он дурно влиял на моего отца. Но именно благодаря ему и возник цикл «Человеческие добродетели».

– А правда, что Бобби причастен к смерти своего отца? – спросила я.

Весняна, поджав губы, ответила:

– Не удивлюсь, если это так! Семейство Карпушинских вообще было странным: матушка увлекалась мистикой и медленно сходила с ума, Савва зарабатывал деньги и пил, их сынок Бобби транжирил состояние и мечтал о том, что когда-нибудь получит миллионы отца. Он их и получил, но не успел насладиться богатой жизнью – грянула революция!

Мы еще немного поболтали, я чувствовала, что д’Орнэ упорно что-то скрывают от меня. Но что именно? Они создают благостный и величественный портрет Стефана-старшего.

– Я заметила у вас несколько его картин, вы разрешите мне полюбоваться на них?

Стефан-младший любезно проводил меня в холл, стены которого украшали шедевры его деда.

– Вам очень повезло, что уцелело так много полотен, – заметила я. – И как это только получилось?

Стефан быстро ответил:

– Это в самом деле чудо, Серафима Ильинична, мы считали, что полотна моего деда все погибли, за исключением нескольких, которые находились в запасниках музеев и частных коллекциях. Мы с матушкой думали, что ничего не осталось, хотя дед был чрезвычайно плодовитым художником, им было написано не менее трех сотен картин. В начале девяностых мне посчастливилось наткнуться на одного парижского антиквара, чердак дома которого был заставлен полотнами моего деда! Старик знал Стефана-старшего, преклонялся перед его талантом, поэтому перед возвращением дедушки в Герцословакию он купил все его картины и сохранил таким образом для потомков. Антиквар завещал их моей матушке.