Алхимик - Паоло Бачигалупи

Она бесила его летними велосипедными прогулками по горам, зимними вылазками со сноубордом, нескончаемым потоком проектов по перепланировке дома и очевидной любовью к работе, имевшей какое‑то отношение к связям с клиентами в сфере телекоммуникаций. Работе, которая должна была бы убивать душу, а вместо этого приносила Гэбби удовольствие.

Она стояла на крыльце, нахмурив лоб, собранные в конский хвост волосы прыгали у нее за спиной. Наклонилась и вновь постучала, переступая ногами под какой‑то техно‑ритм, который слышала она одна. На Гэбби были шорты и потная футболка с надписью: «Марафонцы живут дольше», а также испачканные кожаные перчатки.

Джонатан поморщился. Значит, очередная перепланировка. Несколько лет назад, жарким летним днем, он помог ей перенести плитняк на задний двор, чуть не лишившись при этом жизни. Пия помассировала ему спину и напомнила, что он не обязан откликаться на все просьбы, но когда Гэбби появилась у дверей, он просто не знал, как ей отказать. И теперь она явилась снова.

Неужели она не может просто остановиться и хотя бы один день ничего не делать? И почему именно сейчас, когда тело Пии плавает в ванне всего в двадцати футах отсюда? Как ему утихомирить Гэбби? Прикончить ее за компанию? И каким же образом? Подушка тут явно не поможет – Гэбби была спортивной особой. Проклятье, возможно, она сильнее него. Тогда кухонный нож? Если ему удастся заманить ее на кухню прежде, чем она увидит Пию в ванне, он сможет перерезать ей горло. Она этого не ожидает…

Джонатан отогнал дурную мысль. Он не хотел убивать Гэбби, не нуждался в горах тел и реках крови. Он хотел, чтобы все закончилось. Он просто расскажет Гэбби, что произошло, она убежит с громкими воплями и вызовет полицию, а он подождет на переднем крыльце. Проблема решена. Они найдут его сидящим в халате, а Пию – мокнущей в ванне, и он отправится в тюрьму за убийство первой, второй, третьей или четвертой степени, а соседи получат свой спектакль.

Они казались такой замечательной парой.

Но они были такими милыми.

Они присматривали за нашими кошками, когда в прошлом году мы ездили в Белиз.

Ладно. Банное время закончилось. Снова началась реальная жизнь. Пора выйти на танцпол. Джонатан нашел халат и спустился вниз как раз в тот момент, когда Гэбби снова принялась колотить в дверь.

– Привет, Джон! – заулыбалась она, когда он открыл дверь. – Не хотела будить тебя. Ленивое воскресенье?

– Я только что убил свою жену.

– Одолжишь лопату? Моя сломалась.

Джонатан уставился на нее. Гэбби подпрыгивала от нетерпения.

Он признался или нет? Вроде бы да. Однако Гэбби не бежала прочь и не звала копов. Она полностью нарушала сценарий, прыгая с пятки на пятку и выжидающе глядя на него, словно золотистый ретривер. Джонатан мысленно повторил диалог. Она не услышала? Или он этого не говорил?

– Выглядишь уставшим. Ночка удалась? – спросила Гэбби.

Джонатан попытался признаться снова, но слова застряли в горле. Быть может, он и не произносил их. Может, только подумал. Он потер глаза.

– Зачем ты, говоришь, пришла?

– У меня сломалась лопата. Можно одолжить вашу?

– Ты сломала лопату?

– Не специально. Я пыталась выкорчевать камень на заднем дворе, и ручка сломалась.

«Я убил свою жену. Она плавает в ванне в этот самый момент. Ты можешь вызвать мне копов? Я никак не решу, куда звонить, «девять‑один‑один» или по основному номеру полицейского отделения. Или стоит дождаться понедельника и сначала позвонить адвокату? Как ты думаешь?» В конце концов он сказал:

– Пия держит лопату в сарае. Хочешь, чтобы я ее принес?

– Было бы здорово. А где Пия?

– В ванне.

Кажется, Гэбби только сейчас заметила халат Джонатана. Ее глаза расширились.

– Ой. Прости. Я не хотела…

– Это не то, о чем ты подумала.

Гэбби смущенно отмахнулась и отступила от двери.

– Не надо было вламываться к вам. Мне сперва следовало позвонить. Я не хотела мешать. Могу взять лопату сама, если скажешь, где она лежит.

– Э‑э‑э, хорошо. Можешь зайти через боковую калитку. Она в сарае, висит рядом с дверью.

Почему он не расставил все по своим местам? Для чего продолжил игру, изображая из себя человека, которым был несколько часов назад?

– Спасибо огромное. Извини за вторжение.

Гэбби развернулась и спустилась по ступенькам, оставив Джонатана стоять в дверном проеме. Он закрыл дверь. Хвостик Гэбби мелькнул в окне гостиной – она пробиралась на задний двор. Джонатан побрел обратно в ванную и уселся на край унитаза. Пия продолжала плавать.

– Никому нет дела, милая.

Он изучил окоченевшее тело и открыл кран, чтобы добавить горячей воды. Поднялся пар. Джонатан покачал головой, глядя, как вода течет в ванну.

– Всем плевать.

Люди умирали постоянно. И тем не менее живые занимались своими делами, совершали покупки и выкапывали камни на задних дворах.

Жизнь продолжалась. Снаружи по‑прежнему сияло солнце, и пахло сиренью, и был прекрасный день, и ему больше никогда в жизни не придется заполнять налоговую декларацию. Джонатан выключил воду. Его мышцы покалывало от нерастраченной энергии, как у нервного подростка, жаждущего солнца и действия. Это действительно был прекрасный день для пробежки.

Джонатан обнаружил, что в том, чтобы полностью разрушить собственную жизнь, есть приятный момент: наконец‑то он получил возможность наслаждаться ею. Пробегая мимо соседей, маша им рукой и выкрикивая приветствия, он размышлял о том, как мало они понимали в великолепии этого теплого весеннего дня. День оказался в тысячу раз лучше, чем он мог предположить, проснувшись утром. Последний день свободы был намного чудесней миллиона дней рутины. Невинным солнечные дни ни к чему. Он бежал, купаясь в теплом весеннем воздухе. Останавливался перед каждым знаком «Стоп», гарцуя на месте, упиваясь миром, в котором не изменилось ничего, кроме места Джонатана в нем.

Он словно вышел на пробежку впервые в жизни. Он ощущал каждое сладкое дуновение ветерка, обонял аромат каждого цветка и отыскивал взглядом каждого доброго человека – и все люди были прекрасны, и по каждому он отчаянно скучал. Он наблюдал за ними из невероятной дали – и тем не менее видел их с удивительной ясностью, будто смотрел в мощный телескоп с поверхности Марса.

Он бежал, и бежал, и потел, и ловил ртом воздух, и отдыхал, и бежал дальше – и любил все это. Возможно, именно так чувствовали себя буддисты. Возможно, именно к этому стремилась Пия в своих медитациях. К этому срединному чувству, этому знанию, что все преходяще, все искрометно и недолговечно. Быть может, этого вообще никогда бы не существовало, если бы не внезапная ностальгическая любовь, вызванная предстоящей потерей. Господи, как чудесно было бежать! Просто работать каждым мускулом и чувствовать удары ног о мостовую, видеть деревья с новорожденными светящимися зелеными листьями и в кои‑то веки ощущать, что осознаёшь все до крохи.