Ричард Длинные Руки - принц короны - Гай Юлий Орловский

Разумеется, все постараются обмануть, а при заключении договоров ввернуть такие пункты, которые, оставшись незамеченными, приведут в ад, но это уже зависит от самого человека. Первое — можно очень внимательно прочесть договор, обращая внимание на все оговорки и отступления, второе — вообще не иметь никаких дел с Врагом рода человеческого.

Бобик несется огромными прыжками, выскакивая из сверкающей белизны целиком, но иногда скрываясь в глубоких местах полностью. Мне кажется, он в таких случаях визжит от восторга, на что арбогастр солидно пофыркивает, но и сам, чувствую, счастлив мчаться по яркому солнечному дню, где вокруг такая сверкающая белизна…

Вдали недостижимо сияют снежные горы, их почему-то называют предвечными, по ту сторону дороги обмерзлые стволы деревьев, почти скрытые под заснеженными ветвями.

Арбогастр скачет красиво и гордо, наезженная санями дорога то и дело бросается под копыта, но он предпочитает идти напрямик, а дорога что-то слишком уж извилялась до неприличия, мужчины так не ездят…

Вдали показался замок, верх стены в зубчиках, две башенки тоже с такими же выступами, окна непривычно большие, витражные, арка входа стрельчатая.

Аллея достаточно широкая, чтобы проехали три всадника стремя в стремя, плитка приятно желтоватого цвета, с обеих сторон густые и с виду непролазные кусты с аккуратно состриженными макушками.

Высокие стены поросли зеленым мхом, из щелей торчит покрытая снегом трава, а в одном месте ухитрился укорениться небольшой кустик.

— Прямо и мимо, — велел я строго. — Мало ли что хочется!.. Я тоже чую в этом замке некую тайну, яркую и волнующую… но все не ухватить, в сутках всего двадцать четыре часа, приходится выбирать…

Мы примчались в Генгаузгуз в разгар яркого солнечного дня, город уже не утопает в снегу, дороги прочищены, во дворе королевского дворца веселье, челядь бросается снежками, солнце слепит глаза, отражаясь от каждой снежинки, настолько ясное и лучистое, что и завтра, значит, будет мороз и солнце…

Я бросил повод арбогастра слугам, а сам вслед за Бобиком взбежал на недавно очищенное от снега крыльцо. Стражи, широко и довольно улыбаясь, поспешно распахнули передо мной двери, а то открою сам, а для них это позор и пренебрежение службой.

В холле пусто, но в зале, где немало придворных, сразу же наткнулся на Джоанну, она обернулась, на лице мелькнул испуг при виде высокой мужской фигуры, затем глаза засветились откровенной радостью.

— Ох, это вы, ваше высочество…

— Увы, — сказал я, — всего лишь. Не сказочный принц на белом коне. У меня и конь черный, а собачка так вообще…

Она засмеялась.

— Зато принц, да еще какой!

— Да, — согласился я, — зато.

— Вас так долго не было, — сказала она. — Говорят, вы и в такую погоду выезжаете… далеко?

— Не слишком, — ответил я, — а вы о чем тут щебечете?

Она засмеялась мило и чарующе.

— Мы тут как раз обсуждали один интересный обычай Бриттии: незамужние женщины вот в такой солнечный зимний день берут вышитые ими платки и выбрасывают во двор или улицу, а потом стоят у окна и ждут; какой мужчина будет проходить мимо и поднимет, тот и станет их мужем.

Она замолчала и смотрела на меня уже серьезными глазами, я молчал тупо, наконец проговорил первое, что пришло в голову, надо же что-то сказать:

— И кого ты увидела первым?

Она сказала нежно:

— Ваше высочество… вас!

Некоторое время мы стояли молча, она явно ждала ответа, но я не сказал ни слова, да и что я могу, а она вдруг расхохоталась:

— Как здорово, что мы не в Бриттии!

Я с благодарностью улыбнулся, но присоединяться к ее наигранной радости неуместно и даже жестоковато, потому просто молчал и молчал, чувствуя себя весьма хреново и даже виновато.

В конце зала показался спешащий в нашу сторону Альбрехт, я сказал с облегчением:

— Дорогой граф, вы как нельзя кстати! Пойдемте к кабинет, у меня есть дело… Простите, принцесса, у мужчин всегда дела-дела…

Когда за нами захлопнулась дверь, он спросил живо:

— Что за дело? А то я уже навицеканцлерил столько, что год разгребать будут…

Я отмахнулся.

— Да никакого пока, сам только-только прибыл, еще не рассмотрел, где вы все тут дров наломали.

— Это, — сказал он понимающе, — чтобы удрать от принцессы? Нужно быть тверже, ваше высочество. К вам будет липнуть все больше женщин. А уже не отличить, кто искренне, а кто… Как съездили?

— Успешно, — ответил я коротко.

— Философский вопрос решили?

— Да.

Он сказал понимающе:

— По-своему, по-философски? То есть мечом по голове? Или топором?

— Мечом, — ответил я. — Не понял только, почему не оказалось ни одного из достаточно великих злодеев? Последний, которого я экзекутнул, простой здоровенный мясник, обделенный не только умом, но и зачатками сообразительности.

— Великих? — переспросил он. — Кого это великих?

Я подумал, пожал плечами.

— К примеру, Александр Македонский, Ксеркс, Дарий, Аттила… Каждый из них пролил столько крови, сколько не сумели все остальные злодеи во всем мире и за все эпохи!

Он сказал рассудительно:

— Ваш мясник, как вы его называете, наверняка в самом деле злобная тупая тварь, с ним все просто. Но Александр Великий, проливая реки крови и убивая всех на пути великого похода на Восток и в Индию, пронес греческую культуру далеко за пределы своей крохотной Македонии, что есть благо, не так ли? Аттила призвал бедные и погибающие от голода племена объединиться и двинуться на изобильные земли, где богатые лопаются от жира… в общем, все действовали во имя добра, так что, думаю, с ними до сих пор разбираются, если там наверху в самом деле справедливые судьи.

Я вздохнул.

— Хорошо, граф. Идите вицеканцлеровать, а я пока переведу дух и посмотрю, что и где горит вовсю, а где только начинает…

Он поклонился и вышел, я пошел к столу, стащил через голову перевязь с мечом и с облегчением отшвырнул в сторону, слуги подберут и поставят в угол у постели, а сам сотворил большую чашку кофе…

Справа у стены пугающе ярко и неожиданно вспыхнуло оранжево-золотое пламя, словно разом приблизилось огромное солнце и заглянуло во все окна сразу. Из огня выступила, но не отделилась от него, огромная фигура вроде бы человека, но и больше, чем человека.

Мне показалось, что намного, намного больше, сердце заныло от тоски, слишком многое ускользает от моего понимания, а зрение передает в мозг лишь то, что ему удается ухватить, а непонятное отбрасывает вовсе, выдавая мне картинку, которую я хоть и с трудом, но воспринять способен.