Три секунды - Берге Хелльстрем

— Свен!

— Что?

— Кто он?

— Кто?

— Инспектор.

Этот, в окне, за пуленепробиваемым стеклом, знает, Хоффманн точно знает, как вся эта хрень происходит. Он знает, что все начнется прямо сейчас, рассчитал, что мы среагируем на пожилого инспектора. И он прав. Мы нервничаем из-за этого седого. Если бы… там был просто еще один долгосрочник-наркоторговец… трудно сказать, но мы бы вряд ли так напрягались.

— Свен?

— Сейчас.

Свен полистал свой блокнот, страницы убористо исписаны карандашом. Не так много народу сейчас пишет карандашом.

— Мартин Якобсон. Шестьдесят четыре года. Поступил на работу в Аспсос в двадцать четыре года. Женат. Взрослые дети. Живет в поселке. Пользуется симпатией и уважением, угроз не получал.

Гренс с отсутствующим видом кивнул.

— Еще что-нибудь нужно?

— Не сейчас.

Гнев. Его внутренний мотор, движущая сила, без него Гренс — никто. И вот гнев охватил его, грубо встряхнул. Какого черта! Почему именно этот человек оказался там, голый, связанный, с приставленным к глазу мини-револьвером? Человек, который сорок лет за гроши проработал среди людей, презирающих его, — ради того, чтобы погибнуть на вонючем полу мастерской за год до пенсии…

— Стернер!

Военный снайпер лежал с биноклем возле перил, на некотором расстоянии от Гренса.

— Сейчас вы полицейский. Сейчас вы полицейский. И будете полицейским еще пять с половиной часов. А полицейское руководство операцией поручено мне. Так что я — ваш командир. Это означает, что с настоящей минуты вы делаете ровно то, что я приказываю. И меня, слушайте внимательно, не интересуют рассуждения о живых мишенях и международных законах. Это понятно?

Они посмотрели друг на друга. Гренс не получил ответа, да он и не ждал.

Вон то большое окно.

Голый шестидесятичетырехлетний человек.

Гренс вспомнил другого человека, других заложников. С тех пор прошло уже лет двадцать, но он до сих пор ощущал удушающую злость. Несколько сопляков из колонии, многообещающих юных уголовников, решили сбежать и захватили заложника — работавшую на кухне пенсионерку, приставив ей к горлу дешевую отвертку. Они расчетливо выбрали самого слабого из всех работавших в колонии. Женщина потом скончалась — не во время самого захвата, а от его последствий. Негодяи словно отняли у нее душу, и она не знала, как вернуть ее себе.

И вот теперь — то же трусливое, просчитанное нападение на самого пожилого, самого слабого.

— Обезвредьте его.

— В каком смысле?

— Подстрелите.

— Не получится.

— Не получится? Я же только что сказал…

— Не получится, потому что мне придется стрелять в торс. А отсюда… поверхность мишени очень мала. Если я буду целиться… например, в верхнюю часть руки… то, во-первых, я рискую промахнуться, а во-вторых, если я попаду в руку, то и все остальное превратится в клочья.

Стернер протянул винтовку Гренсу.

Черное, аскетичного вида оружие было тяжелее, чем ему казалось. Килограммов пятнадцать; жесткие края врезались в ладони.

— У этой винтовки… убойная сила, сокрушительная для человеческого тела.

— При попадании?

— Он погибнет.

Наушник уже дважды чуть не выпал, пришлось прижать его пальцем, каждое слово было решающим.

— Подстрелите.

Что-то затрещало, что-то стукнулось обо что-то. Хоффманн сунул наушник в другое ухо; стало не намного лучше. Пит сосредоточенно слушал, он должен, должен слышать все.

— При попадании?

— Он погибнет.

Этого достаточно.

Пит Хоффманн прошел через мастерскую к кабинету, к столу в глубине кабинета, вытащил верхний ящик и достал бритву, лежавшую там в пустой папке среди карандашей и скрепок, потом — ножницы из подставки для ручек. Вернулся в пустое складское помещение. Охранник по фамилии Якобсон так и сидел, привалившись к стене. Хоффманн проверил пластиковые ленты на его руках и ногах, одним рывком сорвал занавеску с окна, поднял с пола коврик и возвратился в мастерскую, ко второму заложнику.

Пластиковые емкости с нитроглицерином уже приклеены к коже, детонирующий шнур крепко накручен на тело. Хоффманн встретил умоляющий взгляд зэка, наматывая на него ковер и крепко связывая шторой.

Отпихнул чан с соляркой от верстака, поставил возле ног заложника.

Порылся под ковром, ухватил капсюль-детонатор и накрепко приклеил скотчем к концу шнура.

Потом подошел к окну и посмотрел на колокольню. Прямо в дуло направленной на него винтовки.

* * *

Они стояли бок о бок у высокого окна на третьем этаже правительственной канцелярии. Распахнули настежь тонкие рамы и вдыхали свежий прохладный воздух. Они закончили. Сорок пять минут назад они назначили полицейского, который будет руководить операцией на месте, в Аспсосской церкви. Затребованный им военный снайпер уже направляется туда.

Решение оказалось невероятно трудным, но оно нашлось.

Теперь этот Гренс может сам решать, основываясь на доступной ему информации.

Решение, которое примет Эверт Гренс, будет принято им и только им. И отвечать за него будет он один.

Раньше он никогда не бывал на церковных колокольнях. Во всяком случае, не припоминал такого. Разве что ребенком, во время школьной экскурсии, под руководством увлеченного учителя. Удивительно; столько лет тренировок — и он никогда не стрелял с такого очевидного объекта, а ведь церковь, естественно, самая высокая точка на этой местности, да и не только на этой. Стернер привалился спиной к стене, посмотрел на чугунный колокол, отлитый давным-давно, чтобы вещать о рае и о преисподней. Он сидел перед колоколом, один, отдыхал, как всегда отдыхает снайпер перед возможным выстрелом, минута покоя в собственном мире, пока наблюдатель стоит возле оружия.

Стернер приземлился у церкви меньше часа назад. Не позднее чем через пять часов он вернется в Кунгсэнген, оставит временную службу в полиции и снова станет военным. Когда его везли сюда, он полагал, что речь идет о неживой цели. Он ошибался. Через несколько минут ему предстоит сделать то, чего он никогда еще не делал. Прицелиться и выстрелить из заряженного боевыми патронами оружия в человека.

В живого человека.

Дышащего, мыслящего, по которому, может быть, кто-то тоскует.

— Объект в поле зрения.

Он не думал о том, хватит ли ему духу спустить курок, сможет ли он попасть в цель.

Но он боялся того, что будет потом, того, чего с ним еще не случалось. Боялся того, что убитый делает со своим убийцей.