Отечественная война 2012 года - Александр Тюрин

– А что нам надо? – тупо отозвался я.

– Ты такой непонятливый или придуриваешься? Надо чтобы лайнер врезался в Дримлэнд. Лайнер – это заатмосферная тонкостенная постройка; едва будут задеты охладительные контуры силовой установки, он просто взорвется вместе с Дримлэндом...

– А я? – спросил я, пробивая фразы сквозь гипнотический напор Мири.

– Нет чтобы про меня спросить... Ты – не камикадзе, запомнил? Я тоже, поэтому мы улетаем на личном флаере твоего двойника миллиардера...

Звучит не очень убедительно, но унести отсюда свою роскошную попу Мири наверняка предполагает. Такая попенция – честь и слава, как России, так и Африки. Но вся затея с уничтожением лайнера и Дримлэнда – это ж форменный кошмар.

– Мири, ты, что, предлагаешь мне отправить на тот свет несколько сот человек и смыться? Это ж тебе не банан съесть.

Мири, как и следовало ожидать, не разделила моих сомнений.

– Каких «человек»? Здесь три сотни элитных ублюдков, зомби-амславы, куклы-амрашы, марионетки-бруты, извращенные жопники и глянцевые метросексуалы, из которых процентов девяносто успеет спастись. Обслуживающий персонал – тоже сплошь пидарасы и проститутки, в общем нечисть, – сказала она с безмятежным видом, словно речь шла о тараканах.

И ведь Мири почти права, если они считают нас за тараканов, то почему нельзя наоборот?!

– И что за психокод вы приготовили для Зайтсефа?

– Что-то вроде усиленного комплекса невротика. Если конкретнее, это невроз навязчивых состояний, усиленный на порядок. Получается невротик, который не уверен в любом, даже самом простом и привычном шаге. Во фразе «я сделал это», каждое слово является для него неоднозначным. Чувство неуверенности вызывает у него острое непреодолимое желание возвращаться и перепроверять снова. И так по многу раз. Но и после самой тщательной проверки он снова не уверен в своих действиях и опять возвращается назад. Согласись, при управлении крупногабаритным судном это чревато неприятностями. Короче говоря, у нашего штурмана начнутся проблемы с соотнесением цифр, выданных системой управления круизами и, скажем, расстояний, полученных от стереоскопа.

Передо мной возник виртуок. В нем схема неокортекса господина Зайтсефа.

– Здесь все так сложно, я не справлюсь, – заныл я.

– Переключи вирт-джойстик в тактильный режим, так легче чувствовать складки мозговой ткани, – сказала Мири. – Смотри на указатель, которым я веду по схеме, он сейчас в латеральной борозде. И тяни свою кусайку следом. Там, где я останавливаюсь, вводишь код импульса.

Кусари, извиваясь вокруг мозгового ствола, пополз вверх, «кусая» по дороге нервные центры. Складки мозговой ткани на ощупь напоминали старую загустевшую кашу, мозговая жидкость ликвор – напиток типа ликера.

Через пять минут все было кончено. Я теперь полноценный сообщник террористов. У меня было полное ощущение того, что пальцы измазаны в мозгах старпома. Тот лежал без кителя, пустив слюну, как мертвецки пьяный матрос.

Я машинально окинул взором тело Нины, лежащее на диванчике в метре от Зайтсефа, и тут ее с головой накрыла простыня. Картинка с белым холмиком получилась жутковатая.

– Не люблю, когда при мне глазеют на других баб, – зловещим голосом произнесла Мири.

– Это моя девушка, а не «другая баба».

– Это отпрыск Макарова-Нильсена, крупного производителя шкафов-растений и другой растительной мебели. Естественно, мечтает о слиянии капиталов. А у тебя сам понимаешь, есть то, с чем хочется слиться.

– Ага, мне как солдату-срочнику, предлагается только прослушивать политинформации о вреде случайного секса.

Рука Мириам, ее длинные пальцы взяли меня за затылок, который сразу стал таять, словно шоколадка на солнце, а другая рука расстегнула мой костюм; показалось даже, что на мне разошлась кожица, как на жареном поросенке. Ее ладонь скользнула вдоль моей расстегнутой плоти, и я завибрировал между ее рук, как струйка воды. А там поплыла вниз и молния на ее комбинезоне. Молния разделилась на две, потом еще на две. Разделяющийся комбинезон не отпадал от тела эфиопки, а стекал, как тонкая водяная завеса, обнажая вначале гордые выпуклости, а потом и укромные таинственные впадины. На секунду мне даже показалось, что я вижу страничку из учебника для академии художеств, где показывают, как из геометрических фигур возникают всякие красоты...

Округлые «магниты» ее тела потянули меня, и я потек навстречу. Дальнейшее напоминало не мои взаимоотношения с кудесницей Машей, для которой Камасутра была настольной книгой, но трэк из «ностальжи», доведенный до совершенства. Мощная волна любви не давала мне сконцентрироваться на конкретных грудях Мири, ее ногах, бедрах, губах. Конкретности слились в потоки стихий, жара, прохлады, тугой и гладкой плоти. Волна размыла грязный лед, в который я вмерз как позапрошлогодний таракан, и унесла меня к свету... Она тащила мое сознание каким-то ущельем, все более сужающимся и розовеющим... Я скользил в нем с быстро нарастающим чувством сладкой боли, пока не излил эту боль всю целиком...

4

В капитанском баре все было, как в кают-компании британского корабля лет двести назад. У меня даже стала вертеться на языке озорная песенка времен моего дворового детства: «А еще везли мы в трюме негритянок молодых». Дубовые столы с кривоватыми стаканами из мутного стекла, маленькие оконца с видом на виртуальный океан, пузатые бутылки, подвешенные к подволоку, бочонки со смешанным запахом мокрой древесины и алкоголя, бухты пенькового каната. Роли юнг, подливающих джин, играли привидения: никакого тела, только перчатки, камзолы, треуголки, скрипучие ботинки с квадратными носами – в общем, силовой каркас без начинки. Кают-компанию слегка покачивало для антуража, так что джин колыхался и в стаканах на столах, и в подвешенных бутылках. Кроме меня и Зайтсефа просматривалась лишь компания плечистых блондинок в дальнем углу бара. Судя по жестам и сальностями, которые отпускали они друг дружке, лесбиянкам на борту было хорошо.

– Господин Грамматиков, я не хотел бы особо распространяться об этом, – несколько бледный старпом взял чипа-чипс, который весело прощебетав «прощай», исчез во рту, обрамленном идеально белыми зубами, которые, как известно, первейший символ любого амраша.

Зайтсеф был сейчас облачен не во внушительную форму космического офицера, видно, что-то там запачкалось, а в довольно игривые цветастые шмотки. Память о том, что случилось с ним в каюте Макаровой-Нильсен час назад, была уничтожена, когда кусари куснул его в гиппокамп[33].

– Господин Зайтсеф, я нисколько не сомневаюсь в том, что вы умеете хранить тайны. Но, возможно, тайны никакой нет.

Несмотря на демонстрацию амрашевского хладнокровия, старпом, во-первых, был рад-радешенек, что я в этот момент болтаю с ним, вместо того, чтобы трахать его девушку. А во-вторых, ему очень хотелось предстать передо мной информированным парнем.