Северный крест - Валерий Поволяев

— Митя, — произнесла она тихо, со значением, — я готова выйти за тебя замуж.

Митя встрепенулся, подхватил Анину руку, притиснул её к губам.

— Спасибо тебе, — смятенно пробормотал он.

Аня отстранилась от Мити, посмотрела на него оценивающе, словно бы со стороны, и произнесла прежним тихим голосом:

— Но у меня есть одно условие...

— Какое?

— Мы должны вернуться в Россию.

— В Советскую Россию, — поправил её Митя. У него мгновенно постарели, покрылись морщинами губы. — Чтобы меня там расстреляли? — Он покачал головой. — Не знаю, Анечка... Скорее всего я и сам не поеду, и тебя отговорю от этой глупости.

Анино лицо сделалось жёстким, в глазах будто сталь сверкнула.

— Тогда мы с тобой не поженимся, Митя, — произнесла она твёрдым холодным голосом. — Здесь мне надоело жить. Эмиграция наша прогнила настолько, что мне кажется, гнилью пропах весь Париж.

— Ты пойми, Анечка, тебя там убьют. — Митя растерянно глянул в одну сторону, потом в другую, словно искал помощи, не нашёл и вновь как от озноба передёрнул плечами. — И меня убьют.

— А если я дам тебе гарантию, что не убьют, а наоборот, очень хорошо примут? И жизнь наша будет устроена много лучше, чем в Париже?

— То же самое я слышал от моего бедного дяди. И чем это всё закончилось?

— Пойми, Митя, нет правил без исключений. Это было исключение, очень досадное исключение...

— Боюсь, — повторил своё признание Митя, — я очень боюсь.

— Чего боишься?

— Нас расстреляют.

— Улаживание всех вопросов я беру на себя, — заявила Аня решительным тоном, — у меня есть контакт с советским посольством.

Митя удивлённо глянул на неё.

— Не дай бог об этом узнает кто-нибудь из наших.

— Кто эти «наши»? Туркул? Человек, который уснуть не может, пока не выпьет крови? Вонсянский? Это откровенный фашист. Ты видел его журнал, который так и называется — «Фашист»? О него даже ноги вытирать нельзя — слишком неприличный, дурно пахнет. Фон Лампе[46]? Человек, похожий на кусок фанеры, в нём нет ничего живого — всё высохло. Кого ещё ты, Митя, считаешь «нашим»? Пропавшего Кутепова? Это был обыкновенный убийца. Кого-то ещё с улицы Колизе?

На улице Колизе располагалась главная контора РОВСа — так называемое «управление».

Митя удивлённо покачал головой — не ожидал такого напора от Ани — и ничего не сказал в ответ.

— Вот видишь, Митя, — укоризненно произнесла Аня, — тебе на это просто нечего сказать.

Так оно и было.

* * *

В тот день в конторе РОВСа появился генерал Скоблин, щёгольски одетый, с зонтом-тростью, надушенный, с насмешливыми глазами и улыбкой, прочно застывшей в уголках рта.

— Евгений Карлович, есть возможность узнать кое-какие германские секреты, — сказал он.

— Каким образом?

— Два офицера, приписанные к германскому посольству, напрашиваются на встречу...

— Так приведите их сюда, Николай Владимирович. Мы их достойно встретим, по-русски, с коньяком и чаем из самовара, с печёными домашними пирожками.

Скоблин медленно покачал головой:

— Они не пойдут сюда, Евгений Карлович. Побоятся провокации.

— Господи, какая тут может быть провокация? Николай Владимирович, полноте!

— Эти господа — серьёзные, все свои перемещения они просчитывают на несколько ходов вперёд. Я им уже предлагал посетить наше управление — бесполезно. А знают они много.

— Я понимаю. Нам тоже было бы интересно узнать о планах германского правительства на ближайшую перспективу... И где эти господа предлагают встретиться?

— В городе, на углу улиц Жасмэн и Раффэ.

Миллер отогнул рукав пиджака, глянул на циферблат хронометра, висевшего у него на руке.

— В котором часу?

— Днём. В двенадцать тридцать. Единственное, что, Евгений Карлович, немцы могут перенести свидание в другое место, но я буду об этом знать. Мы же с вами встречаемся, как и договорились, на углу Жасмэн и Раффэ.

Миллер вновь посмотрел на часы — до встречи надо было успеть сделать два важных дела.

— Хорошо, — сказал он, кивнул, давая понять Скоблину, что время пошло, — на углу улиц Жасмэн и Раффэ.

Скоблин улыбнулся широко и откланялся:

— До встречи!

* * *

Предстоящее свидание с немецкими офицерами — явно генштабистами, явно сотрудниками разведки — не выходило у Миллера из головы. Нет ли в этом свидании какой-нибудь подставки? Не провокация ли?

Однако какая может быть провокация или ловушка в перенаселённом Париже? На первый же зов прибегут полторы сотни человек, пресекут любой мордобой и любую провокацию. Крик о помощи на улице часто бывает сродни искре, угодившей в пороховую бочку.

В последнее время Скоблин ведёт себя странно, настолько странно, неуверенно, что Миллер вынужден был отстранить его от руководства «внутренней линией». Ни один мускул не дрогнул на лице Скоблина, когда ему зачитали приказ Миллера об отставке. Было похоже, что он ждал его и другого пути в развитии этого «сюжета» не видел.

Может быть, Скоблин болен, нуждается в лечении? Пусть скажет об этом, Миллер обязательно найдёт деньги, чтобы помочь Николаю Владимировичу.

Тревога, сидевшая внутри, не проходила, наоборот — усилилась. Миллер откинулся в кресле, задумался.

Вспомнился Архангельск. Самое лучшее время в его жизни и в жизни Таты было проведено там. Если бы англичане не ушли оттуда — тем самым вышелушив самый крепкий зуб в работоспособной челюсти и ослабив все союзнические силы, собравшиеся на Русском Севере, — Миллер до сих пор сидел бы в кресле генерал-губернатора, в своём штабе на широкой двинской набережной.