Ночной Дозор - Сергей Лукьяненко

— И тебе, малыш, спасибо. Очень неприятно, чтоты встанешь по другую сторону баррикад. Но я был уверен, что за Антона тывсе-таки вступишься.

Мальчик сделал было шаг к шефу, и я сжал егоплечо. Вот только не надо, чтобы он чего-нибудь ляпнул! Он же не понимает всейсложности этой игры! Не понимает, что все, совершенное Гесером, — лишь ответныйход.

— Я об одном жалею, Гесер, — сказал я. —Только об одном. Что здесь нет Завулона. Что я не увидел его лица, когда всяигра провалилась.

Шеф ответил не сразу.

Наверное, ему было трудно это сказать. Воттолько и я не рад был услышать.

— А Завулон здесь ни при чем, Антон. Ты ужизвини. Но он, действительно, совсем ни при чем. Это полностью операция НочногоДозора.

Человечек был маленький, смуглый, узкоглазый.Желанная добыча для любого столичного милиционера. Улыбка — виноватая,растерянная, взгляд — наивный, бегающий: несмотря на смертную жару — темныйкостюм, старомодный, но почти не ношенный; в довершение всего — древний,советских времен галстук. В одной руке раздутый обшарпанный портфель, с каким встарых фильмах ходили агрономы и председатели передовых колхозов, в другой —длинная азиатская дыня в авоське.

Человечек вышел из плацкартного вагона,непрестанно улыбаясь. Проводнице, попутчикам, толкнувшему его носильщику,парню, торгующему с лотка лимонадом и сигаретами. Человечек поднял глаза, свосторгом поглядел на крышу, закрывающую Казанский вокзал. Человечек побрел поперрону, временами останавливаясь и перехватывая дыню поудобнее. Может быть,ему было тридцать лет, может быть, пятьдесят: на взгляд европейца понятьтрудно.

Парень, покинувший через минуту купейный вагонтого же самого поезда, «Ташкент-Москва», пожалуй, одного из самых грязных иразбитых поездов мира, выглядел его полной противоположностью. Тоже восточныйтип, пожалуй — ближе всего к узбекам. Но одет он был скорее по-московски: шортыи футболка, темные очки, на поясе — кожаная сумочка и сотовый телефон. Никакихвещей. Никакого налета провинциальности. Он не смотрел по сторонам, не искалзаветную буковку «М». Быстрый кивок проводнику, легкое покачивание головы вответ на предложения таксистов. Шаг, другой — он вступил в толпу, скользнулмежду суетящимися приезжими, лицо окрасила легкая неприязнь и отстраненность.Через миг он стал органичной и незаметной частью толпы. Врос в ее тело ещеодной клеткой, здоровой и жизнерадостной, не вызывающей вопросов ни уфагоцитов-милиционеров, ни у соседних клеточек.

А человечек с дыней и портфелем пробиралсясквозь толпу, бормоча бесчисленные извинения на не очень чистом русском,втягивая голову в плечи, осматриваясь вокруг. Он прошел мимо подземногоперехода, покрутил головой, направился к другому, остановился у рекламногощита, где было меньше давки, вытащил, неловко прижимая вещи к груди, какую-томятую бумажку и погрузился в ее изучение. На лице азиата не отражалось дажетени подозрения, что за ним следят.

Троих, стоявших у стены вокзала, это вполнеустраивало. Красивая, яркая, рыжая девушка в плотно облегающем тело шелковомплатье; панковатого вида молодой паренек с неожиданно скучными и старымиглазами; мужчина постарше, длинноволосый, прилизанный, с манерами голубого.

— Не похож, — с сомнением сказал паренек сглазами старика. — Все-таки не похож. Я видел его давно и недолго, но…

— Может, прикажешь уточнить у Джору? —насмешливо спросила девушка. — Я вижу. Это он.

— Принимаешь ответственность? — паренек невыказал ни удивления, ни желания спорить. Просто уточнил.

— Да, — девушка не отводила взгляд от азиата.— Идем. Брать в переходе.

Первые их шаги были неторопливыми исинхронными. Потом они разделились, девушка продолжала идти прямо, мужчины ушлив стороны.

Человечек сложил бумажку и неуверенно двинулсяв переход.

Москвича или частого гостя столицы удивило бынеожиданное безлюдье. Как-никак — самый удобный и короткий путь из метро наперрон вокзала. Но человечек не обратил на это внимания. Как людиостанавливаются за его спиной, будто наткнувшись на невидимый барьер, и идут вдругие переходы, он не заметил. Как то же самое происходит с другой стороныперехода, внутри вокзала, он видеть вообще не мог.

Навстречу ему вышел улыбающийся, слащавойвнешности мужчина. Со спины догоняли симпатичная молодая девушка и небрежноодетый парень с серьгой в ухе и рваных джинсах. Человечек продолжал идти.

— Постой-ка, отец, — миролюбиво сказалслащавый. Голос у него был под стать внешности, тонкий и манерный. — Не спеши.

Азиат, улыбаясь, закипал, но не остановился.

Слащавый повел рукой, будто проводя чертумежду собой и человечком. Воздух задрожал, дыхание холодного ветра пронеслосьпо переходу. Где-то на перроне заплакали дети, взвыла собака.

Человечек остановился, задумчиво глядя передсобой. Сложил губы трубочкой, подул, хитро улыбнулся стоявшему перед ниммужчине. Тонко зазвенело, будто билось невидимое стекло. Лицо слащавогоисказилось от боли, он отступил на шаг.

— Браво, девона, — сказала девушка,останавливаясь за спиной азиата. — Но теперь тебе точно не следует торопиться.

— Мне спешить надо, ой, надо, — скороговоркойсказал человечек. Покосился через плечо:

— Хочешь дыньку, красавица?

Девушка улыбалась, разглядывая азиата. Предложила:

— А пойдем с нами, уважаемый? За достарханомпосидим. Съедим твою дыньку, чайку попьем. Мы давно тебя ждем, нехорошо сразуубегать.

На лице человечка отразилась напряженнаяработа мысли. Потом он закивал:

— Пойдем, пойдем.

Первый же его шаг сбил с ног манерного. Будтоперед азиатом теперь двигался невидимый щит, стена — не материальная, скорее избушующего ветра: мужчину волокло по полу, длинные волосы развевались, глазащурились, из горла рвался беззвучный крик.

Похожий на панка парень взмахнул рукой — иблики алого света ударили в человечка. Ослепительно-яркие, едва срываясь сладони, они начинали тускнеть на полпути и достигали спины азиата едва видимыммерцанием.

— Ай-яй-яй, — не останавливаясь, сказалчеловечек. Подергал лопатками, будто на спину уселась надоедливая муха.