Супердвое: убойный фактор - Михаил Ишков

Дорнбергер и Браун переглянулись. Ответил генерал.

– Повторяю, вам запрещается любое вмешательство в производственный процесс, тем более в конструкцию.

– Так точно, господин генерал.

– Теперь по поводу профессора Бора.

Удивительно, ни Дорнбергер, ни Браун ни разу не назвали его «грязным профессоришкой» или «неврастеником, свихнувшимся на почве изучения атома». Разве что «этим чертовым Бором».

Я решил рискнуть.

– К моему величайшему сожалению, как эксперт он не выказал того объема знаний, который необходим, чтобы оценить мою идею.

Вернер фон Браун даже поморщился от такой наглости.

– Вы имеете в виду лучи смерти? Мы не имеем возможности заниматься подобными глупостями.

– Нет. Я имел в виду нечто совсем иное. Первое – нельзя ли приспособить к нашему агрегату ядерный двигатель, с помощью которого можно будет значительно увеличить тягу, а следовательно, и полезный вес.

Браун спросил.

– А второе?

– Я сделал примерную прикидку и установил техническую возможность использовать ядерную взрывчатку для начинки боевой части нашего агрегата.

– Что вы знаете о ядерной взрывчатке?

– Я имею привычку знакомиться со специальной литературой, и сам факт закрытия этой темы в открытых журналах навел меня на мысль, что здесь дело нечисто. После двух статей доктора Зигфрида Флюгге, опубликованных в тридцать девятом году, в которых тот дал подсчет количеству энергии, способной выделиться при делении атомного ядра, любому ясно, что рейх должен овладеть этой мощью. Она огромна[65]. – Насколько огромна? – спросил Браун.

– Флюгге привел расчеты: одного кубического метра окиси урана массой четыре тонны достаточно для того, чтобы за сотую долю секунды поднять в воздух на высоту 27 километров примерно один кубический километр воды массой в один миллиард тонн. Эта энергия эквивалентна взрыву десятков тысяч, а может и сотен тысяч, обычных бомб одновременно.

– Итак, вы предлагаете сделать боезаряд ядерным? – уточнил вопрос Браун и сам себе ответил: – Это не так глупо, как может показаться. Впрочем, я пришел сюда поблагодарить вас, обер-лейтенант, за спасение моего учителя, профессора Оберта. Профессор передает вам привет. Кстати, он рассмотрел ваши предложения насчет крепления насосов и счел их дельными. Послушайте, Алекс, что вы скажете, если я предложу вам поработать в его бюро.

Из разговоров с бароном Алексом-Еско фон Шеелем.

Турецкая Республика, вечерний ресторан.

Сентябрь 200… года

Продолжили мы в рыбном ресторане, где заранее заказали места.

Был теплый средиземноморский вечер, однако госпожа баронесса куталась в теплую шаль. Анатолий Константинович танцевал не уставая, благо дам на веранде было куда больше, чем кавалеров. Немкам он представлялся русским, русским – немцем. Стало ясно, насколько глубоко профессиональные привычки въелись в его биографию.

За столом барон Алекс-Еско фон Шеель рассказывал о зачинателе германской ракетной программы.

– …Мы с Обертом – двое лишних, не ко времени оказавшихся на полигоне энтузиастов межпланетных перелетов, – нашли друг друга. Мы оба никак не вписывались в команду фон Брауна.

Ну, со мной все понятно. Местные специалисты и администрация считали меня, как у нас говорят, засланным казачком, тем более что я по ошибке с самого начала сунул нос не в свое дело. Однако профессор тоже не нашел поддержку у своего ученика. Оберт с горечью жаловался мне, что на все его предложения и технические идеи он получал один и тот же ответ – «все это очень интересно, профессор, но сейчас перед нами стоят другие задачи». На все мои возражения против ненужного и бессмысленного расходования сил и средства на агрегат А-4 (то есть баллистическую ракету Фау-2) генерал Браун отвечал – это приказ фюрера. Мы должны выполнить приказ[66].

– Какой приказ! – восклицал Оберт. – Куда исчезло природное германское здравомыслие? Что такое одна тонна взрывчатки для такого города как Лондон. Из десяти ракет только три-четыре способны достичь цели. Когда же я попытался настоять, что эффективнее сосредоточить усилия на создании противосамолетных ракетных снарядов, с помощью которых можно пачками сбивать вражеские бомбардировщики, мне негласно заткнули рот и сослали в отдел перспективных разработок.

– У нас есть время на эти разработки? – спрашивал он меня.

После короткого раздумья Алекс-Еско уточнил:

– Не следует думать, будто здесь были замешаны низменные чувства, такие как зависть или ревность. Только холодный расчет, что Браун и доказал, высадив американцев на Луну. Вряд ли Вернер ревновал к Оберту. Этого не было. После войны он помог учителю перебраться в США, тем самым доказав, что завистью здесь и ни пахло. Дело в том, что к осени сорок третьего ракета А-4 пошла в серию. Попытки заняться другим проектом или вносить изменения в конструкцию могли быть расценены как саботаж. При всем покровительстве фюрера Браун тоже рисковал головой. Это наглядно продемонстрировал его арест весной сорок четвертого. Заодно с ним прихватили также инженеров Риделя и Греттрупа. Около месяца их держали в подвалах на Принц-Альбрехтштрассе.

Догадываешься, в чем их обвинил гестапо-Мюллер?

Кто-то подслушал, будто эти трое признались друг другу, что работают над оружием возмездия «по принуждению», в то время как их заветной целью являются полеты в межпланетном пространстве.

Я не буду утверждать, что к аресту ведущих инженеров проекта был причастен Ротте, однако со слов Майендорфа знаю, что Браун, отказавшись во время доверительной беседы с Гиммлером перейти под крыло СС, сам подписал себе приговор. И, как бывает в незамысловатой, народно-арийской комедии, оказавшись на свободе, Браун лично получил от рейхсфюрера чин штурмбаннфюрера СС.

Итак, Дорнбергер и Браун, сочтя меня эсэсовским соглядатаем, решили избавиться от меня привычным образом – сослать в отдел Оберта, который занимался перспективными разработками и сотрудников которого близко не подпускали к конкретной работе.

Более выигрышную позицию в моем положении трудно было придумать. Мало того, что Оберт был исключительно квалифицированный специалист, обладавший глубокими знаниями и широким кругозором, он к тому же имел доступ к большей части секретной документации, которой я мог пользоваться.