Сюзанна и Александр - Роксана Гедеон

– Вам просто придется поехать туда, – сказала Констанс. – Вы встретитесь с епископом и, уверена, он поймет, что вы не так уж виноваты, как считает Александр.

– Да, поехать… Но ведь надо знать, что ответить на самый главный вопрос.

– Какой?

– Согласна или не согласна я на развод. Об этом меня обязательно спросят.

– А разве вы не знаете, что отвечать?

Я покачала головой, с тоской глядя на Констанс. Да, я не знала. Я понимала, что в случае моего несогласия Церковь вряд ли разведет нас. Я помнила историю: даже Филиппу Августу, знаменитому и могущественному королю, понадобилось восемь лет, чтобы добиться развода с Изамбурой Датской. А с тех пор такие дела решались еще более туго, особенно если речь шла не о королях, а о простых смертных. Стало быть, я могу воздвигнуть перед Александром преграду, которую он вряд ли сможет преодолеть. Своим несогласием я гарантирую для себя сохранение титула, состояния, права на детей и доброго имени.

Но что все это значило? Имя у меня было и свое, а за состоянием я никогда не гонялась. Нет сомнения, что отношения наши останутся скверными, даже если епископ не даст развода. А я буду выглядеть так, будто цепляюсь за Александра. Нет, унижений с меня хватит. Я никому ни себя, ни своей руки навязывать не собираюсь.

– Если уж ему и вправду так невыносимо даже видеть меня, пусть катится ко всем чертям! – воскликнула я, сама не замечая, что говорю вслух. – Я не намерена его удерживать! Я развяжу ему руки, и пусть делает что хочет!

– Вы дадите согласие? – спросила ошеломленная Констанс. – Но ведь это безумие! Вы ведь любите его!

– Ах, дорогая, если бы вы знали, как я ожесточена! Может быть, я и люблю его, но, мне кажется, жить с ним я уже никогда не смогу. Он в своем негодовании перешел через край. Я не удивлюсь, если он и детей забрал у меня для того, чтобы заставить согласиться на развод…

– Я так не думаю, Сюзанна. Он просто слишком оскорблен, в этом вся причина. Со временем все наладится, и вы сможете видеть детей…

– Со временем? Нет, Констанс. Уже два месяца прошло, а он не изменил решения. Я поеду к епископу и скажу: я согласна, я виновата, только отдайте мне моих детей. Лишь в этом случае я подпишу бумаги, если только там что-то надо подписывать.

Размышляя об этом, я впервые подумала о нашей первой встрече, там, на берегу, как о крайне злосчастном событии. Как жаль, что я вообще узнала Александра дю Шатлэ. Возможно, я была с ним счастлива, но уж слишком горько все это кончилось. Уж лучше бы я жила эти три года спокойно, скромно, бедно, но без этих треволнений. Я бы приняла помощь графа д'Артуа, и мне с ним было бы легче хоть потому, что я не любила его так сильно, как Александра.

Да, то была большая ошибка. Он заставил меня поверить ему, можно сказать, приручил, а теперь так безжалостно отталкивает. Кроме того, если уж он желает выгнать меня такой, какой я впервые к нему пришла, он должен отдать мне близняшек, потому что они тогда были со мной. Уж на близняшек он никакого права не имеет! Я не намерена была отступаться от них и надеялась вернуть дочерей, даже используя дело о разводе.

Пьер Анж и Констанс, впрочем, всячески отговаривали меня и советовали ни за что не соглашаться на развод, по крайней мере пока.

– Вам надо подождать, – сказал Пьер Анж, впервые отказавшийся от некоторой предубежденности по отношению к Александру. – Сейчас все еще слишком свежо. Кто знает, какие картины рисует воображение вашего мужа? Может быть, он представляет вас… ну, словом, представляет вас с другим и, вполне естественно, чувствует к вам презрение. Такое бывает. И в такие минуты он, возможно, готов на что угодно, лишь бы причинить вам боль.

– Но ведь он и детей в это втягивает, господин граф!

– Разумеется, он же понимает, что этим сделает вам особенно больно. Так, пожалуй, поступил бы любой. Он хочет развестись – так подождите хотя бы полгода, чтобы убедиться, тверд ли он в своем намерении.

– Вы не знаете этого человека. Он никогда не отступается от решений.

– Убедитесь в этом еще раз. Может быть, он сам будет сожалеть, что поступил так, а вы своим согласием усугубите его поспешность.

Я задумчиво катала по скатерти хлебный шарик. Кажется, граф де Лораге был прав, но когда я вспомнила лицо Александра во время нашей последней встречи, я уже не так была в этом уверена. Невозможно, чтобы человек, говоривший с таким отвращением в голосе, мог изменить мнение. И тому человеку – жестокому, непреклонному, сухому – я не хотела навязываться.

– Что даст это выжидание? – проговорила я негромко. – Я и сама теперь, вероятно, не смогу быть ему женой – даже если случится чудо и мы снова съедемся…

Пьер Анж покачал головой.

– Вы колеблетесь, госпожа герцогиня. Так не ездите к епископу хотя бы до тех пор, пока не примете окончательное решение.

Вот с этим я была согласна, полностью и всецело, и решила отложить поездку к монсеньору д'Авио хотя бы до весны – под тем предлогом, что дороги сейчас были в крайне плохом состоянии…

4

3 февраля 1799 года, сразу после сретения, я намерена была уехать в Сент-Элуа: близилось начало весенней пахоты, начало работ в поле, в саду, на виноградниках, и я хотела, чтобы эти работы прошли под моим наблюдением. Да и Аврору мне хотелось увидеть: она, наверное, совсем заскучала в Сент-Элуа.

И все-таки я уезжала с тяжелым сердцем. Александра и его брата в поместье не было, но зато у Анны Элоизы хватило жестокости вернуть мне назад свечи, которые я послала близняшкам и Филиппу на сретенье с пожеланием, чтобы они защитили их от болезни и несчастья. Уж казалось бы, в столь важный католический праздник так нельзя поступать. Тем не менее свечи были возвращены назад, так же, как и крестик, который я послала старому герцогу, зная, что он уже второй месяц болен.

Я сердилась, кричала, топала ногами, но понимала уже в который раз, что изменить ничего не могу. Мне оставалось только ждать, надеясь, что со временем все изменится; но с каждым прожитым днем терпения у меня становилось все меньше, и однажды я дала себе зарок: подождать до марта и, если положение не улучшится, начать действовать. Я и так дождалась до того, что Филипп, должно быть, вообще забыл меня.

Лошади были уже запряжены, а я, поглядывая в окно, застегивала пуговицы на амазонке. Все было уже собрано для отъезда. Час был ранний, и я, чтобы не будить Констанс, попрощалась с ней еще вчера вечером.

– Мадам, – заглянула в комнату служанка, – вас спрашивает какая-то девушка.

– Кто?

– Похоже, она из Белых Лип, мадам. Впустить?

Я кивнула, повязывая шарф. Кто-то быстро вошел в комнату, и я услышала какой-то тихий звук, похожий на всхлип. Я обернулась и увидела Эжени, свою бывшую горничную.

Она, похоже, была в крайнем волнении и едва сдерживала слезы. Вся растрепанная – видимо, бежала всю дорогу до Гран–Шэн – она сделала шаг ко мне, и на ее лице было написано такое отчаяние, что я сама заволновалась.