Прожорливое время - Эндрю Джеймс Хартли

Томас сказал, что приходилось.

— Что ж, больше на этот счет говорить нечего. — Сержант усмехнулся.

Найта проводил по коридору высокий чернокожий полицейский, равнодушно следивший за ним, а Ходжес и Филлипс продолжили свой разговор где-то в другом месте.

Томасу разрешили позвонить в консульство, но если он и надеялся на что-то хорошее, то услышал лишь ледяное напоминание о том, что американский гражданин, совершивший преступление на территории другого государства, будет отвечать по законам этой страны, а не своей родины. У Найта мелькнула было мысль упомянуть о Куми, показывая, что у него есть знакомые в Государственном департаменте, хотя ее работа и не имела никакого отношения к консульской службе, но не смог заставить себя это сделать.

Впрочем, выбора у Томаса все равно не было. Закончив разговор с представителем консульства, он вдруг понял, что израсходовал право на единственный телефонный звонок. Ему нужно было связаться с Куми, не для того, чтобы рассказать ей о случившемся, а чтобы узнать, как у нее дела. Это было гораздо важнее.

— Я могу позвонить еще одному человеку? — спросил Томас. — Я заплачу.

— Кому? — спросил сержант.

Томас взглянул на часы. В Токио уже было совсем поздно. Перспектива поднять Куми с постели его нисколько не обрадовала. Найту было противно осознание того, что он снова от нее что-то утаивает, но Куми сказала, что хочет нормальной жизни.

— Ладно, я передумал, — сказал он.

— Может быть, завтра, — предложил сержант.

Томас кивнул, и только тут до него дошел смысл услышанного.

— Вы меня задерживаете на ночь?

Это было не возмущение, а усталость, близкая к отчаянию.

— До поступления новой информации.

— Какой? — вспыхнул Томас. — Что тут еще можно узнать?

— Когда вас доставили в участок, еще до того, как вы признались в незаконном проникновении в жилище, мы постарались связаться с домовладельцем, чтобы выяснить, была ли заперта задняя дверь.

— Но ведь я уже признался в том, что вскрыл защелку. Разве это тоже нужно подтверждать?

— Сейчас уже не нужно. Однако тогда мы этого еще не знали, ведь так? Но, пытаясь установить местонахождение мисс Черч, мы столкнулись с одним обстоятельством, которое серьезно усугубляет ваше положение.

— С каким же? — спросил Томас.

— Мы не смогли ее разыскать, — ответил сержант. — Если ситуация не изменится, ваше проникновение к ней в дом уже перестанет выглядеть простым нарушением общественного порядка.

Томас изумленно уставился на него и спросил:

— Неужели вы действительно полагаете, что я имею какое-то отношение к… не знаю к чему?

— Будьте добры, сэр, пройдите сюда.

— Куда мы идем?

— Пожалуйста, сэр, переоденьтесь вот в это.

Он достал полиэтиленовый пакет и раскрыл его. Внутри лежал белый спортивный костюм, сшитый из ткани, похожей на бумагу.

— Мне понадобится ваша одежда, сэр.

— Зачем?

— Для криминалистической экспертизы.

Томас напомнил себе о том, что его не впервые где-то запирали, и вспомнил камеру в подвалах «Демье». Тогда ему было страшно за свою жизнь. За ним по пятам гналась орава людей, размахивающих кирками, он наткнулся на труп Грешэма, кинопродюсера. Поэтому, когда Найт очнулся, прикованный наручниками к кровати, у него были все основания опасаться за свою собственную безопасность.

Напротив, в этой маленькой камере ему ничто не угрожало. Его не изобьют, не подвергнут пыткам, не прикончат, чтобы потом спрятать труп в какой-нибудь заброшенной французской каменоломне…

Так почему же ощущения сейчас гораздо хуже?

Томас не чувствовал никакой непосредственной опасности, однако ощущение унижения и неудачи было ужасным. Он снова подумал о Куми и опять прогнал эту мысль прочь.

Найт лежал на матраце лицом к стене и не оборачивался, когда слышал, как открывается глазок, что происходило приблизительно раз в полчаса. От матраца пахло резиной и дезинфицирующими средствами. Томас постарался заснуть, но не потому, что устал. Он не хотел больше думать о своем положении, но чем больше старался, тем дальше от него уходил сон. Застегнутый на молнию бумажный костюм хрустел при каждом движении, и Найту приходилось держать глаза закрытыми, чтобы не видеть себя, одетого как астронавта или горнолыжника.

У него не было часов и вообще ничего, кроме мыслей, забивавших голову. Через какое-то время — вероятно, прошло два часа, хотя полной уверенности быть не могло — Томас услышал крики, пьяную брань, настолько искаженную местным диалектом, что он смог разобрать примерно одно слово из пяти, исключительно ругательства. Это продолжалось минут десять, после чего наступила тишина. Затем снова ничего на протяжении еще по крайней мере получаса. Найта бесило то, что у него отобрали часы. Он не мог следить за ходом времени. Потом послышалось, как с лязгом захлопнулась тяжелая дверь. Затем снова тишина, до следующего раза, когда открылся глазок. Свет под потолком стал чуть более тусклым. Тогда наконец Томас заснул, хотя и очень неглубоко.

Он очнулся от боли в животе, но быстро сообразил, что дело тут не столько в теле, сколько в сознании. Женщина в форме, то ли индуска, то ли пакистанка, предложила ему завтрак на пластмассовой тарелке, но Найт отказался. Его отвели в туалет, затем снова проводили в комнату для допросов, где к нему присоединились Ходжес и дежурный сержант. Вскоре появился адвокат с чашкой дымящегося кофе в руке. Он извинился за опоздание, сославшись на пробку в центре города. От запаха кофе у Томаса заурчало в желудке, но он ничего не сказал.

— Итак, мистер Найт, вы больше ничего не желаете добавить к своему вчерашнему заявлению, теперь, когда у вас была возможность выспаться? — начал Ходжес, после того как магнитофон заработал и были сделаны все необходимые представления.

— Вы нашли Эльсбет Черч? — спросил Томас и, похоже, немало удивил Ходжеса.

— Почему вы это спрашиваете?

— Я просто хотел убедиться, что с ней все в порядке, — пожал плечами Найт.

Сегодня утром он чувствовал себя совершенно по-другому, уже привык к мысли о своем аресте и знал, что встретит любые неприятности лицом к лицу, как бы плохо все ни сложилось. Ему никогда не приходилось чувствовать жалость к самому себе. Еще Томас подумал, что если бы то же самое произошло в Штатах, то он сейчас вопил бы, призывая адвокатов, кричал о своих правах и спорил бы по каждому пункту. Найт редко тушевался перед властями.

Так что ему показалось странным, каким мелким и побежденным он себя чувствовал. Наверное, все объяснялось тем, что Томас находился в незнакомом месте, в обстановке странной, если не враждебной.

«Здесь нет преимущества своего поля», — подумал Найт, представляя, как «Чикаго кабс» едут на матч в Филадельфию или, что еще хуже, в Нью-Йорк.