Гимназистка. Под тенью белой лисы - Бронислава Антоновна Вонсович

вполне понятной причине, которая выяснилась, как только я вернулась домой. Оказалось, у нас появилась палата для пациентов, целиком обставленная за счет первого, который решил, что наше гостеприимство ему жизненно необходимо, но спать в чужой постели он не согласен. Из формы лисы он вышел и сейчас с удобством расположился на широченной кровати, почитывая газеты, коих на прикроватной тумбочке была изрядная пачка, и попивая чай с лимоном. Борис Павлович, разом сбросивший пару десятков килограммов, казался подобием шарпея – весь в складках растянувшейся кожи. Был он бледноват, но тем не менее выглядел довольным и даже нашел в себе силы меня поприветствовать улыбкой и сказать:

– Правы вы оказались, Елизавета Дмитриевна, понадобился мне целитель.

– Зачем вы так со второй лисой, Борис Павлович? – попеняла я. – Вам разделить зверей надо было, а не убивать. Возможно, для вас тогда все прошло бы куда легче.

Он поморщился:

– Не говорите о том, чего не понимаете, Елизавета Дмитриевна. Слишком много лет прошло, чтобы их можно было безболезненно разъединить. Они постоянно грызлись, будучи объединенными, а это сильно ухудшало состояние обеих. Собственно, ко вчерашнему дню оно уже было критичным. Попытайся я их разъединить, скорее всего, остался бы совсем без зверя.

– А так только потеряли второй хвост, – вздохнула я. – Но ей же было очень больно…

– Мне тоже, Елизавета Дмитриевна, – сурово ответил он. – Но другого выхода не было, уж поверьте. И потом, оставлять дарованное Темным богом не самая лучшая затея, всегда выйдет боком.

– А Велес, Борис Павлович? Неужели нельзя было его попросить о помощи?

– Что Велес? Он, знаете ли, не ко всем снисходит, а потерять его расположение проще простого, – уже с некоторым раздражением ответил Ли Си Цын.

– Пациенту требуется покой, Елизавета Дмитриевна, – укоризненно сказал Владимир Викентьевич. – Покой и никаких волнений.

– То-то вы так протестовали, когда я потребовал дать мне каталог мебели, – проворчал Ли Си Цын. – До скандала дело довели.

– Это совсем другое дело. Не стоит потакать капризам пациента. Мы прекрасно обошлись бы своими силами, – воинственно бросил Владимир Викентьевич.

– А я – нет, – отрезал Ли Си Цын. – Спать на том убожестве – увольте. Будем считать это моим гонораром за услуги, если уж деньги вы отказываетесь принимать, Владимир Викентьевич.

Воздух между ними наэлектризовался и дрожал, сотрясаемый силой эмоций, которые наверняка бушевали уже с самого пробуждения неудобного пациента. И сейчас они продолжили бы ругаться, если бы в комнату не вплыла женщина средних лет, в белейшем переднике и косынке на голове. Перед собой она толкала тележку, заставленную блюдами. Прилично так заставленную, словно Ли Си Цын собирался кормить не только себя, но и обоих зверей: оставшегося и почившего.

– Борис Павлович, вам нет необходимости сейчас много есть, – не удержалась я. – У вас, наверное, и желудок стянулся, а вы его сейчас опять растянете.

– С этого не растянет, – сурово возразила сиделка и приподняла крышку, под которой оказалась пара ложек странного зеленоватого пюре, неаппетитного даже на взгляд, а каким оно было на вкус, и узнавать не хочу. – Специальное реабилитационное меню, одобренное Владимиром Викентьевичем.

– Одобренное, – проворчал Ли Си Цын, глядя на содержимое тарелки с не меньшим отвращением, чем я. – Поди, разработанное специально для меня. Чую, месть это ваша, Владимир Викентьевич.

– А вы чего хотели? Рябчиков в винном соусе? – ехидно уточнил целитель.

– Не отказался бы, – согласился Ли Си Цын и посмотрел с интересом на остальные блюда, пока прикрытые крышками.

Сиделка подкатила тележку поближе к Ли Си Цыну, вытащила раскладной стол-поднос и водрузила на кровать.

– Пойдемте, Елизавета Дмитриевна, – внезапно засуетился Владимир Викентьевич, схватил меня за руку и потащил к выходу, – не будем мешать ужинать Борису Павловичу. Да и нам с вами пора бы поесть.

– Вы-то наверняка будете есть что-то другое, – уже в спину нам проворчал Ли Си Цын.

Звягинцев прикрыл за нами дверь, прислушался к тому, что происходит у пациента, и ехидно заулыбался.

– Мне кажется, необходимости в такой еде не было, – осторожно сказала я.

– Это вам кажется, – возмутился Владимир Викентьевич. – Неужели вы думаете, что я стал бы предписывать невкусную еду пациенту исключительно по собственному капризу?

– Я бы стала, если бы пациент меня довел, – честно ответила я. – От такой еды вреда нет, сплошная польза. Особенно тем, кому показана диета.

– Да, польза есть. – За дверью раздались громовые раскаты возмущенного лисицынского голоса, Звягинцев заулыбался совсем по-детски и добавил: – Очень большая польза. Но что мы тут стоим, Елизавета Дмитриевна? Пора бы и нам перекусить.

Перекусывали мы куда интереснее, чем несчастный Борис Павлович, чье возмущение прекрасно прорывалось даже на второй этаж. Честно говоря, это прилично портило аппетит, хотя новая кухарка была на высоте: все, что я ни пробовала, было необычайно вкусно. Я даже пожалела, что проводивший меня Тимофеев сразу ушел, как узнал, что его помощь как целителя не требуется. Я его понимаю: мне тоже было интересно узнать, о чем беседовали цесаревич и Аня.

– Надо звукоизолирующие плетения ставить, – озабоченно сказал Владимир Викентьевич. – Но я не специалист, просить придется. А это новые траты…

– А как же контроль за пациентами? – удивилась я. – Вдруг ему станет плохо, а вы не услышите?

– А как же сигнальные артефакты? – спародировал меня Владимир Викентьевич. – По-вашему, зачем они ставятся в лечебницах?

– Я о них впервые сейчас услышала, а вы хотите, чтобы я вам полную раскладку дала по использованию? – фыркнула я.

За несерьезным разговором я пыталась скрыть беспокойство о судьбе Николая: если Львов принял мое предложение, то пора бы Хомякову появиться. Поэтому, услышав звонок в дверь, я вскочила со стула, собираясь бежать вниз и открывать.

– Сидите, Елизавета Дмитриевна, – остановил меня Звягинцев. – Несолидно вам так себя вести. Помните, вы глава клана, по вам судят об остальных.

Но сесть я не успела, потому что загрохотали шаги по лестнице и к нам ворвалась толпа в полицейских мундирах.

– Встать, руки держать на виду! – заорал один из них, наставив на нас какой-то артефакт. – И не дай боги, плетение какое начнете делать, сразу поражающее используем. Без глупостей.

– Господа, по какому праву?.. – начал было возмущаться Владимир Викентьевич.

– Поступила информация, что у вас находится вещь, принадлежащая императорской фамилии.

Вот ведь какой гад Львов! Усыпил мою бдительность мнимым почти согласием, а сам полицию натравил. Фигушки теперь ему, а не артефакт! Но тут я с ужасом поняла, что артефакт-то не во мне, а где-то лежит, прикрытый лишь плетением на шкатулке, и найти его – несложная задача для толпы полицейских, наверняка вооруженных всевозможными средствами для поиска.

– Надеюсь, когда это недоразумение выяснится, извинения нам не забудут принести, – сварливо