Ночь Стилета-2 - Роман Канушкин

— Сделайте погромче музыку, — попросил Санчес у гусыни. — Обожаю старые песни.

Да, через пятнадцать минут Санчесу придется объявить свой праздник, несколько удивив разболтавшуюся гусыню. Да что там гусыню — его сладкая девочка будет не меньше поражена. Но ведь пока все еще хорошо. Еще несколько минут…

А потом… Санчес позвонит старому лису и даст послушать щебетание его женщин. Затем Санчес прихватит их и детишек и быстренько направится в Москву. Все на той же самой доброй служебной черной «Волге». И, очень сильна надежда, все с тем же шофером.

«Да, — подумал Санчес, — надо не забыть испросить у старого лиса код от сейфового замка. Наличность — это все приятные мелочи. Но там имеются ключики от гораздо более сказочных дверок — от сейфов, находящихся далеко-далеко, в чудесной и сытой альпийской стране, расположенной на пути к его далекой Родине. Месть местью, но о деле нельзя забывать. Никогда не следует».

Через пятнадцать минут Санчес извинится перед обществом, встанет из-за стола и спустится в подвальное помещение.

И все закружится, завертится.

Санчес с благодушной улыбкой взирал на окружающих. Его разбирал смех.

* * *

Лидия Максимовна постепенно собирала свои вещи. Она не хотела делать этого сразу. Она не хотела, не могла примириться с мыслью, что целая часть ее жизни, которой были последние восемь лет работы в «Континенте» заканчивается.

Лидия Максимовна никогда не боялась сокращения. Уж кто-кто, только не она. И вот теперь бумага с уведомлением уже две недели лежала в ее столе. Она дорабатывала последние дни. Что оставалось делать — это назвали сокращением.

Все, кого Петр Виноградов не счел лично преданным ему (на взгляд Лидии Максимовны — все, кто лично не лизал ему зад), попали под сокращение. Хочешь не хочешь, но это так, а все остальное — лишь попытка соблюсти внешние приличия.

Вика уходит. И это тоже факт. С ней действительно нелады, она так и не оправилась от аварии. Она стала нелюдимой, совсем перестала смеяться, окружила себя какими-то непонятными и неприятными людьми. Окружила — или позволила себя окружить, что одно и то же, если человек не хочет принять чьей-либо помощи, чьей-либо протянутой руки.

«Боже мой, — думала Лидия Максимовна, — она ведь даже отправила в какой-то санаторий близнецов, уже как месяц… А раньше не проходило и нескольких часов, чтобы Вика не позвонила, справившись, как там у деток дела. И минимум два-три раза в неделю малышей привозили к ней сюда, на работу».

Вика уходит. Сначала по «Континенту» поползли различные слухи, но теперь, кажется, уже ни для кого не секрет, чем будет сегодняшнее открытое собрание, сегодняшняя пресс-конференция. От всего этого становилось грустно, очень грустно.

Лидия Максимовна открыла ящик стола — фотография лежала там. Лидия Максимовна была одиноким человеком, и эта фотография, сделанная больше года назад, стояла у нее на столе в золоченой рамке: Лидия Максимовна в центре с двумя розовощекими младенцами на руках, по правую руку Алексей Игоревич, по левую — Вика. Счастливая семья, в радостном тепле которой грелась и Лидия Максимовна. Она невесело усмехнулась: в каком-то смысле Лидия Максимовна стала крестной матерью их брака, и вот теперь все заканчивается так… Угли.

Лидия Максимовна окинула взглядом свое рабочее место и только сейчас поняла, как же всего этого ей будет не хватать. Ведь это пространство, рабочее пространство, и было ее домом в последнее время. Она вдруг почувствовала, что на глазах вот-вот выступят слезы, и сдержала себя. Еще не хватало сидеть здесь и реветь. Потом, позже. Теперь у нее будет время поплакать.

И когда зазвонил телефон, Лидия Максимовна чуть подождала, пока полностью овладеет собой, а потом взяла трубку и произнесла окрепшим, привычно-профессиональным голосом:

— Добрый день. Компания «Континент», слушаю…

Лидия Максимовна подумала, что в ее жизнь пришла осень, последняя осень, как в известной песне, за которой лишь непроглядная мгла вечной зимы.

— Лидия Максимовна? — прозвучало в телефонной трубке. — Спуститесь вниз.

Лидия Максимовна вздрогнула. Она услышала что-то странное, что-то… забытое.

— Вика? — произнесла она.

Это была Вика. Два часа назад она отъехала куда-то со своими телохранителями, и вот-вот должна начаться эта пресс-конференция. Петр Виноградов нервничает, уже раз десять спрашивал ее…

— Спуститесь, пожалуйста, вниз и захватите пару бланков приказов. Вы мне очень нужны.

Это была Вика. И… что-то происходило с ее голосом.

* * *

Евгений Петрович Родионов почти не изменился в лице, когда закончил свой телефонный разговор и повесил трубку. Он отошел от массивного, мореного дуба, стола и остановился посреди своего просторного рабочего кабинета. Сделал пару глубоких вдохов — дыхательные упражнения… Вернулся к одноногому столику-подставке из того же дуба с графином и четырьмя хрустальными стаканами.

Бросил в стакан растворимую таблетку витамина С, налил воды. Таблетка начала активно пениться, шипеть, окрашивая воду во все более насыщенный оранжевый цвет. С каким-то странным ощущением Евгений Петрович подумал, что даже эти хрустальные стаканы имеют свой инвентарный номер.

Первыми чувствами после прошедшего ошеломления были страх и паника, неверие в реальность происходящего, но потом Евгений Петрович взял себя в руки.

Он попытался отделить разрывающую его сердце личностную компоненту и посмотреть на оставшееся более холодным взглядом. И понял, что это дается ему с огромным трудом.

Сегодня с утра Евгений Петрович, как обычно, пребывал в великолепном расположении духа. Быть может, сегодня с этим обстояло даже чуть получше, чем обычно. Евгений Петрович ждал доклада с этой пресс-конференции, ждал доклада о том, что все, невзирая на эту суету последних дней, прошло удачно. Партия заканчивалась. Сложная, потребовавшая неординарных ходов и порой очень непросто давшихся решений. Но партия заканчивалась.

Сейчас, глядя на растворившуюся в стакане воды таблетку, Евгений Петрович думал о том, что кривая его удачи резко пошла вниз. Не просто резко — она обрушилась. Его взяли за горло, потому что произошло то, что не могло произойти. Санчес должен был попытаться нанести свой удар после всего, что случилось, тут или — или… Но ведь это он, Санчес, а не Евгений Петрович был обложен, затравлен, изолирован и превращен в беглеца, чье время на исходе. Ему так докладывали, да по-другому и быть не могло — Санчес, уцелевший после бойни киллер, изгой, на которого охотятся все; у него не оставалось на руках ни одного козыря, он должен был упасть на дно, залечь в берлогу, переждать, пока все успокоится. Превратиться в пыль и не рыпаться.

Оказывается, оставался козырь. Разум Евгения Петровича отказывался в это верить, несмотря на то что его сердце все еще прожигал смертельно перепуганный голос жены. Не просто смертельно перепуганный; казалось, что этот голос принадлежит человеку, который вот-вот лишится рассудка: