Молодые и красивые. Мода двадцатых годов - Ольга Хорошилова

Москва, 1921–1922 годы.

Архив О. А. Хорошиловой

Артист Всеволод Александрович Блюменталь – Тамарин в отлично скроенном костюме и наручных часах, весьма модных в послевоенное время

2-я половина 1920-х годов. Архив О. А. Хорошиловой

Казалось, он явился прямиком из тех благополучных позолоченных придворных лет, будто не было блокады, разгрома Юденича, совдепа и разрухи. Англоман Гумилев позволил себе иронию в лучших британских традициях – не словом, а костюмом. И это эффектное офраченное беспамятство ему вскоре припомнили в застенках ЧК.

Москве эпохи военного коммунизма жилось вольготнее. Ее новый столичный статус, правительство, в ней жившее, оберегали город от вымирания. Ей не грозили блокада и голод, хотя люди недоедали и ходили в лохмотьях. Наряды москвичей были столь же эклектичными, как «отрепье» петроградцев. Илья Эренбург вспоминал: «Все были одеты чрезвычайно своеобразно. Модницы щеголяли в вылинявших солдатских шинелях и зеленых шляпках, сделанных из ломберного сукна. На платья шли бордовые гардины, оживляемые супрематическими квадратами или треугольниками, вырезанными из покрышек рваных кресел. Художник И. М. Рабинович прогуливался в полушубке изумрудного цвета. Есенин время от времени напяливал на голову блестящий цилиндр»[45].

Москвичи, также как петроградцы, надевали в театр валенки – потому, что ничего другого не было, да и топили скверно, сидеть было холодно. В 1919 году Наталия Сац пришла в Большой театр в таком наряде: «Платье на мне было красное шелковое, с огромным старомодным воротником из кружев, который я купила по случаю у бывшей петербургской барыни. На ногах новые валенки на сороковой номер – меньших в магазине не было, а у меня пропадал ордер. Я их надела потому, что ботинки окончательно сносились, а валенки были новые, но, конечно, падали с ног»[46].

Илья Эренбург

1920-е годы, flickr.com

В новой столице занимались «пайколовством» и умоляли наркомов об автографах – не на память, а сугубо в целях пропитания. С одеждой то же. Бывало, сознательные граждане, тщетно просидев битый день перед закрытым кабинетом чиновника, отлавливали его на улице и выпрашивали чудотворную бумажку. «До парадного за Анатолием Васильевичем (Луначарским. – О.Х.) идет приехавший откуда-то издалека писатель, по дороге к нему подходит женщина в бушлате. “Товарищ Луначарский, я уже несколько дней ловлю вас. Мне нужно, чтобы вы помогли мне достать ордер на галоши”. Мы у Троицких ворот, Луначарский прикладывает к кремлевской стене заявление и пишет в левом углу: “Поддерживаю. Луначарский”»[47], – вспоминала Наталия Сац. Любопытно, что в послевоенной Москве дамы ходили в мужских морских бушлатах, а некоторые, побогаче – в кожаных куртках.

Нарком просвещения РСФСР Анатолий Васильевич Луначарский

Фототипия 1920-х годов.

Архив О. А. Хорошиловой

Илья Эренбург живо описал, как он ходил по инстанциям и выбивал себе пару брюк – его единственные расползлись до зияющего неприличия. Сначала один московский влиятельный друг выдал ему записку на имя председателя Моссовета, которого в шутку именовали «лорд-мэром Москвы»:

«Я понимал, что у него уйма дел, и стеснялся. Он был чрезвычайно любезен, говорил о литературе, спрашивал, какие у меня творческие планы. Ну как здесь было заговорить о штанах? Наконец, набравшись храбрости и воспользовавшись паузой, я в отчаянии выпалил: “Кстати, мне совершенно необходимы брюки…”

“Лорд-мэр” смутился: он внимательно меня оглядел: “Да вам не только костюм нужен, а и зимнее пальто…” Он дал мне записку к заведующему одним из отделов МПО; на записке было сказано лаконично: “Одеть т. Оренбурга”.

На следующее утро, встав пораньше, я пошел в МПО (эти буквы не имеют ничего общего с противовоздушной обороной, обозначали они “Московское потребительское общество” – ведомство, которому было поручено снабжать население продовольствием и одеждой). С легкомыслием баловня судьбы я спросил: “Где здесь выдают ордера на одежду?” Кто-то мне показал длиннейший хвост на Мясницкой.

Было очень холодно; и, стоя в очереди, я малодушно забыл про брюки – мечтал о теплом зимнем пальто. Под вечер я приблизился к заветной двери. Но тут приключилось нечто непредвиденное. Ко мне подошла молодая женщина, повязанная теплым платком, и возмущенно завизжала: “Нахал какой! Я здесь с пяти утра стою, а он только пришел – и на мое место…” Она навалилась на меня, а весила она немало; я сопротивлялся, но безуспешно – она меня вытеснила из очереди. Я обратился к людям, стоявшим позади: “Товарищи, вы ведь видели, что я весь день стою…” Люди были голодные, усталые, безучастные; никто меня не поддержал. Я понял, что справедливости не дождаться, отошел на несколько шагов, разбежался и с ходу вытолкнул самозванку из очереди. Люди продолжали равнодушно молчать: они явно предпочитали нейтралитет. А женщина преспокойно ушла и начала искать уязвимое место в длиннущей очереди.

Наконец я вошел в кабинет заведующего, который, прочитав записку, сказал: “У нас, товарищ, мало одежды. Выбирайте – пальто или костюм”. Выбрать было очень трудно; замерзший, я готов был попросить пальто, но вдруг вспомнил унижения предшествующих месяцев и крикнул: “Брюки! Костюм!..” Мне выдали соответствующий ордер.

Я пошел в указанный распределитель; там мужских костюмов не оказалось, мне предложили взамен дамский или же плащ. Я, разумеется, отказался, и меня направили в другой распределитель, где мне показали костюм, сшитый, видимо, на карлика и поэтому уцелевший с царских времен. Наконец в распределителе на углу Петровки и Кузнецкого я нашел костюм по росту, надел брюки и почувствовал себя человеком»[48].

Рабочие Главмеха разбирают старорежимные богатства, принадлежавшие именитому купцу Соломону Ильичу Раскину, торговавшему меховыми изделиями в Москве.