Заговор по-венециански - Джон Трейс

— Так кто? — нажимает Вито, стараясь не выдать своего раздражения.

— Табличку приобрел за одну целую и одну десятую миллиона долларов один коллекционер из Германии. На этом след обрывается. Но! Анонимный покупатель на следующий же день перепродал табличку некоему американцу. Тот через неделю тоже перепродал ее. Любопытно: каждый раз цена таблички вырастала на двадцать процентов, как будто по заранее обговоренной комиссионной схеме. И без участия аукционных домов.

Вито не терпится узнать имя нынешнего обладателя таблички, однако видно, что для Нунчио важно похвастаться, как он умело восстановил цепочку бывших владельцев. Кто бы ни выкладывал наличные за артефакт, он не просто скрывал свое имя — все следы сделки тщательно удалялись.

— Итак, кто же владелец? — интригует начальника Нунчио, и глаза его светятся довольством. — В конце концов табличка попала не к частному лицу, а к оффшорной компании на Каймановых островах. — Он сует под нос шефу лист бумаги. — Которой владеет наш любитель хиппи, миллиардер Марио Фабианелли.

Глядя на распечатки банковских переводов, Вито чувствует, как учащается пульс. Постучав по листку пальцем, Вито спрашивает:

— Ты уверен? Уверен, что след ведет именно к нашему артефакту?

— Si. Абсолютно, — слегка раздраженно и обиженно говорит Нунчио.

— Va bene. Сейчас я закончу дела с нашим ватиканцем, а после мне нужен будет ордер на обыск Марио Фабианелли и его коммуны.

Очнувшись, Том видит лишь опостылевшую темноту. На глазах новая повязка. Руки скованы, хотя ноги остались свободны. Голова трещит, однако мысли текут четко и ясно. Так ясно Том не был способен думать уже несколько недель.

Его куда-то перенесли. Все вокруг иначе. Воздух свеж, и ощущаются запахи: трава, дикий чеснок, кошачья мята. Слышны звуки: пение птиц, шелест листвы.

Том по-прежнему лежит. Спиной — на чем-то твердом. Снаружи. Но где? И чего ради его перенесли сюда из помещения, где он лежал до этого?

Догадки — и страхи — возникают в голове одна за другой, словно детали в «Тетрисе».

Мера Тэль — Лapc Бэйл — «Врата судьбы» — Моника Видич — шестое июня — Венесуэла — Маленькая Венеция.

Внезапно его поднимают. Несут на жестких носилках. Судя по звуку шагов, несущих скорее четверо, не двое. Тома переносят на некоторое расстояние вперед, затем вновь опускают на землю.

Начинают бормотать что-то на итальянском. Нет! Это не итальянский. Латынь. Служат мессу?

Носилки вновь поднимают. Они раскачиваются. Кто-то задел Тома плечом.

— Satanas…

Том ясно расслышал: «Satanas». Сектанты репетируют церемонию. Готовятся сами и готовят Тома к обряду, который скоро свершится. Обряд жертвоприношения.

И Том нисколько не сомневается, кого именно принесут в жертву. Но когда?

Носилки поднимают, несут. Воздух снова меняется. Тома вернули в помещение. Значит, пока еще точно готовятся. Слава богу.

Носилки с Томом опускают на то место, которого он ни разу не видел, но узнает моментально, интуитивно.

Том вновь в своей комнате. Тихо бормоча, пленители уходят. Топ-топ, топ-топ, топ-топ, топ-топ, топ-топ. Том считает шаги. Десять. Щелк. Дверь запирают на один замок. Он старый и закрывается медленно. Легкий. Не на болтах.

Слышно, как сатанисты уходят по коридору. Том лежит ногами к двери, а коридор — справа. Получается некая мысленная карта того, откуда приходят и куда уходят сектанты. Что-то они совсем расслабились и перестали осторожничать.

До коридора дойти можно за три секунды, дверь запирается на один простенький замок, который недолго выломать.

Том пытается сесть и подумать еще. Не выходит. Он все еще слаб. Не то что из плена бежать — муху прибить не сможет.

Остров Лазаретто, Венеция

1778 год

— Поднимите их на ноги!

По команде Гатуссо из тени выступают его аколигы. Один здоровяк в капюшоне хватает труп Эфрана и уволакивает прочь. Головой мертвец задевает колени Танины, но девушка слишком напугана и не кричит.

Второй дьяволопоклонник вздергивает ее на ноги и тащит к выходу.

— Эрманно! — зовет Танина. Вот она поравнялась с Лидией и заглянула мнимой подруге в глаза. — Прошу, не трогайте его!

«Подруга» только смеется.

— Как мило, — саркастично подмечает Гатуссо, — она все еще заботится о любовнике. Кто бы мог подумать, что жид способен вызвать такие чувства в женщине.

Уперев ногу в грудь бессознательному Эрманно, Гатуссо приказывает аколитам:

— Наружу его. Вдруг сгодится на что-нибудь.

Томмазо следит за происходящим, но в голове у него все плывет и кружится от стольких потрясений, пережитых за день.

— Встань, брат, — ухмыляется Гатуссо. — Ты звезда сегодняшнего представления и выйти на сцену должен подобающе.

Поднявшись на ноги, Томмазо обещает Гатуссо:

— Вы будете гореть в вечном пламени ада. Ваши поступки — не просто зло. Нескончаемые страдания ждут вас за грехи.

Цыкнув зубом, Гатуссо говорит:

— Сколько гнева. — Издевательски смахивает воображаемую пылинку с плеча Томмазо. — Он все должен видеть. Если потребуется, насильно держите его глаза открытыми. Наш монах станет свидетелем представления со стороны своего драгоценного и всемогущего Господа. — Усмехаясь, Гатуссо оборачивается к Томмазо. — Не хочешь ли помолиться напоследок, отче? Ну, давай же, мы не против. Взывай сколь угодно к своему сладчайшему и милосердному Иисусу.

Томмазо молчит. Сил — ни телесных, ни духовных — больше нет.

— Правильно, — говорит Гатуссо. — Зачем попусту тратить дыхание, когда его и так не надолго осталось?

Лидия с аколитами выводят Томмазо наружу. И там, на улице, он видит, что все уже готово к церемонии. На земле вычертили идеальный прямоугольник, поделенный на три части. И в каждой секции — по свежевытесанному деревянному алтарю возлияния.

Всего три места для кровопролития.

Эрманно уже привязали к одному. Ко второму подвели Танину. Третий алтарь остался незанят. Приберегли для Томмазо. К каждому алтарю подходит по аколиту. В центре стоит серебряная подставка, на ней атмантские таблички. Врата преисподней готовы раскрыться.

Лидия стоит подле Гатуссо. На их черных с красными полосами мантиях Томмазо замечает отличительные знаки. Эти двое — явно лидеры культа.

Томмазо смотрит на Танину. Танина — на Томмазо. Ее глаза столь о многом спрашивают и столь о многом говорят. Было бы только время рассказать обо всем — о матери, о жизни, о чувствах. Танина улыбается, и Томмазо кажется, будто он читает мысли сестры. Понимает их.