Голгофа XX века. Том 1 - Борис Сопельняк

Выполнял, товарищ следователь, выполнял. И эта страница протокола, к счастью, сохранилась. Сохранилась и другая страница показаний Платтена — тех, которые он давал уже на суде, и эти факты так поразили судей, что, конечно же, не могли не повлиять на приговор.

— В Гельсингфорской тюрьме я находился четыре месяца, — продолжал между тем Платтен, — а потом, как я уже говорил раньше, меня обменяли на офицеров белофинской армии. Я вернулся в Москву. Но мне во что бы то ни стало нужно было попасть в Швейцарию. Добравшись до Киева, я обратился к Антонову-Овсеенко (новый удар по растерявшимся следователям, ведь Антонов-Овсеенко — человек-легенда, именно он руководил штурмом Зимнего), тот выделил мне самолет, и в сопровождении работника венгерского ЧК я вылетел в сторону Будапешта. По дороге мы попали в туман и совершили вынужденную посадку на венгерской территории, оккупированной румынскими войсками. Так я оказался в Бухарестской тюрьме.

И снова тюрьма… Сколько их было в жизни Платтена, как он все это перенес, одному Богу ведомо! Но то, что мог перенести он, не всегда было по силам близким. Румынские власти некоторое время держали в тайне, что в их руках такой известный коммунист, как Платтен, а газеты, узнав о покалеченном самолете, подняли страшный вой, уверяя, что под обломками погибли и пилот, и Платтен. Молодая жена Платтена Ольга Корзлинская (с Линой он уже давным-давно был в разводе — та просто не выдержала нечеловеческого напряжения жизни с Фрицем) не перенесла этого удара и покончила с собой, выбросившись из окна.

А вот дальше в жизни Платтена происходит такой кульбит, что историки до сих пор чешут затылки. Через пять месяцев румыны отпускают Платтена на волю. И знаете, по чьей просьбе? Никогда не догадаетесь! По просьбе… Петлюры. Да-да, того самого Петлюры, который пролил реки русской и украинской крови, борясь за самостийную Украину.

— Я не мог понять, зачем ему понадобился, — продолжал давать показания Платтен, — но вскоре все прояснилось. Петлюра предложил мне выехать в Москву и изложить руководству условия предлагаемого им договора о перемирии с Красной Армией. Обсуждая этот вопрос, я неоднократно встречался в Каменец-Подольском и с ним, и с председателем его правительства Мазепой.

— Петлюра и члены его правительства знали, что вы коммунист?

— Конечно, звали. Мало того, им было известно, что в то время я был видным деятелем швейцарской компартии.

— Чем объясняется столь большое доверие, оказанное вам Петлюрой? Петлюровцы ко всем коммунистам относились так, как к вам?

— Исключительно враждебное отношение петлюровцев к коммунистам всем известно, но лично ко мне Петлюра и его свита относились почему-то хорошо.

Платтен, конечно же, лукавил, отвечая на этот вопрос: виселицы или гайдамацкой пули он избежал только потому, что позарез нужен был Петлюре. Гетман знал, что Красная Армия готова совершить бросок на его последний оплот, и остановить наступление мог только Ленин. А кому по силам добраться до Ленина? Только тому, кого вождь мирового пролетариата считает не только близким другом, но и человеком, которому обязан жизнью, причем не в переносном, а в самом прямом смысле слова. Потому-то выбор Петлюры и пал на Платтена. Как вы понимаете, речь шла о судьбах стран и народов, а горе-следователю и в голову не могло прийти, что есть нечто такое, ради чего люди идут на смертельный риск Вы только послушайте, какой саморазоблачающий вопрос задает ежовец.

— Петлюра обещал за выполнение этого поручения какое-то вознаграждение?

— Денежного вознаграждения он не предлагал, а обещал помочь добраться до Швеции, куда я должен был попасть по заданию Коминтерна.

— По приезде в Москву вы сообщили о тех переговорах, которые вели с вами Петлюра и Мазепа?

— В Москве я немедленно явился к Ленину, который на следующий день принял решение заключить договор о перемирии с Петлюрой. Я же с мандатом, подписанным Чичериным, вернулся в Каменец-Подольский для сообщения ответа советского правительства.

Это ли не поступок, заслуживающий глубочайшего уважения и поклонения потомков! Остановить кровопролитие, остановить взаимное уничтожение двух братских народов? Но следователь вместо того, чтобы захлопнуть папку, помчаться к руководству и сказать, что с этого человека надо сдувать пылинки, а не держать в тюрьме, продолжает занудно скрипеть пером.

— Обращался ли к вам Петлюра по другим вопросам?

— Да. Он просил меня помочь разобраться в сложившейся тяжелой обстановке.

— Кто еще, кроме вас, помогал Петлюре советами?

Знал бы следователь, какой будет обстановка через пятьдесят пять лет, ни за что не задал бы этого вопроса или по крайней мере выдрал бы лист с ответом Платтена. Готовьтесь, господа блюстителя чистоты украинского националистического движения, свидетельство Платтена — это удар по вашим рядам.

— Общеизвестно, — говорит Платтен, — что военным министром при петлюровском правительстве являлся немец, его фамилия фон Стайбле.

— Вы были с ним знакомы?

— Конечно. Мы неоднократно беседовали по ряду вопросов создавшегося тогда положения.

Ну и в конце этого протокола, если так можно выразиться, самый характерный вопрос того времени, без этого перла следственной теории и практики периода расцвета ежовщины лейтенант с Лубянки не был бы советским следователем.

— Какие шпионские задания получали вы от Петлюры?

Можно себе представить изумление Платтена, когда ему перевели этот вопрос, но он, скорее всего, понимающе усмехнулся и ответил чисто протокольно:

— Шпионских заданий от Петлюры я не получал и не выполнял.

А теперь — о двух самых главных поступках Платтена, тех самых, которые оказали существенное влияние на ход мировой истории. Итак, февраль 1917 года. В России совершилась революция, Николай II отрекся от престола, многие солдаты воткнули штыки в землю. Кайзер ликует: Россия вот-вот выйдет из войны, и тогда он все силы бросит на западный фронт. Париж снова станет немецким, и германский солдат еще раз пройдет под Триумфальной аркой!

Но в Петрограде заминка — большинство партий за продолжение войны до победного конца. И лишь одна, малюсенькая, слабосильная, лидер которой к тому же давным-давно в эмиграции, ратует за поражение России в этой бесконечной войне, за переход революции буржуазной в революцию социалистическую, за власть рабочих и крестьян. В германском генеральном штабе прекрасно понимали, что революция — это хаос, разруха, а то и гражданская война, значит, Россия ослабнет и ей будет не до сражений с немецкими дивизиями.

Как раз в это время большевики начали проявлять явную обеспокоенность тем, что события в России разворачиваются без них и портфели делят тоже без них. Именно в эти дни Ленин сделал историческое заявление: «Мы должны во что бы то ни стало ехать, хотя бы через ад!»

Что ж, ехать так ехать, Германии это выгодно. Посланник Германии в Берне фон Ромберг получает указание немедленно принять швейцарского социал-демократа Платтена, который по поручению Ленина выступает посредником между ним и германским правительством в вопросе организации доставки большевиков в Россию. Фон Ромберг принимает Платтена, и они составляют своеобразный договор об условиях переезда, состоящий из девяти пунктов: речь шла о багаже, документах, праве экстерриториальности и т. п. Узнав о роли Платтена, швейцарские социал-демократы подкинули ему письмо с угрозой, что он может потерять не только высокий пост в партии, но и голову.