Октавиан Август. Революционер, ставший императором - Адриан Голдсуорси

Наибольшую выгоду и быстрое процветание торговли от такого развития получили прибрежные города, особенно те, которые были расположены на северном и восточном побережье и имели удобный доступ к Италии. Изначально многие из них были греческими колониями – так, Сиракузы являлись одним из величайших городов эллинистического мира, и прежде чем стать союзником, а затем врагом и, наконец, побежденным подданным Римской республики, они отразили вторжение афинян и сражались с Карфагеном. Со временем Сицилия стала восприниматься почти как часть Италии и в какой-то момент оказалась одной из двух провинций, для посещения которых сенаторам не нужно было запрашивать разрешение императора. Однако тот факт, что она стала римской или италийской, вовсе не означал отказа от греческого языка или культуры. Все существующие культы и обычаи сохранились, и хотя некоторые старые здания были заменены, другие отремонтированы или восстановлены и стали выглядеть не хуже новых. Сицилия оставалась частью Великой Греции, так что и Августу, и остальным казалось вполне естественным начинать с нее путешествие по грекоязычным провинциям.[465]

Кесарю – кесарево

Август посещал Грецию за несколько месяцев до убийства Цезаря, затем во время битвы при Филиппах, а потом еще до и после Акция, когда он отправился также в Азию, Сирию и Египет. В целом регион продемонстрировал последовательную верность Риму, и в результате трижды оказывался на стороне проигравших в гражданской войне. Спустя 10 лет после Акция никто не ставил под сомнение превосходство Цезаря Августа, а республиканская ширма, которая была так важна для римской элиты, не имела большого значения для провинциалов, поскольку они и так с самого начала воспринимали его как монарха. Имя Цезаря уже было хорошо известно во всей империи. По-гречески Август именовался Севастом, т. е. почтенным или величественным, и его образ вскоре стал более распространенным, чем изображение любого другого человека. Местные монетные дворы чеканили монеты с изображением его головы или символов его власти, обычно еще вместе с именем и титулом. Вскоре почти все золотые и серебряные монеты стали выпускаться подконтрольными Риму дворами, но зато процветала чеканка местных бронзовых монет. Римскую систему мер и весов приняли скорее добровольно, нежели под прямым давлением, поскольку она была очень удобной – не в последнюю очередь для сбора налогов и торговли. На Востоке серебряный денарий назывался драхмой, но везде, кроме Египта, сохранившего свою систему, это была одна и та же монета одного и того же достоинства.[466]

Поколением позже, когда встал вопрос о том, подобает ли иудеям платить налоги римлянам, Иисус велел тем, кто его об этом спрашивал, принести серебряную монету, каковые использовались для уплаты налогов, и спросил их: «Чье это изображение и надпись?» Ему ответили: «Кесаревы». Тогда он сказал им: «Отдайте кесарю кесарево, а Богу – Богово». Учитывая количество денег, выпущенных за всю долгую жизнь Августа, более чем вероятно, что на монете был именно его портрет, а не Тиберия. Что еще важнее, автор Евангелия мог специально рассказать эту знаменитую историю, зная, что любой читатель сразу поймет, что речь идет о монете с изображением императора и что последнее будет воспринято как символ его власти и могущества.[467]

Большей части провинциалов Цезарь Август был известен только по имени или по изображениям, а вживую его мало кто видел. В тексте папируса, найденного в деревне около озера Моэрис в Египте и относящегося к концу 26 г. до н. э., зафиксирован факт сдачи в аренду на десять месяцев «рыжей коровы по имени Тайрис». Документ датирован «пятым годом владычества Цезаря, сына божественного». Египетская традиция вела летоисчисление по времени правления монархов, а иногда и их жен, так что время Августа началось с концом режима Клеопатры, каковой по соображениям административного удобства был официально продлен на несколько дней после ее смерти. Поэтому когда в 30 г. до н. э. люди зажгли масляные светильники на улицах Оксиринха и поклялись исполнять свой долг, это событие датировалось первым годом правления Цезаря, а прошлый год был двадцать седьмым и одновременно седьмым, поскольку являлся двадцать седьмым с начала правления Клеопатры и седьмым с того момента, как ее сын Цезарион стал ее соправителем.

Условия сделки прописаны в документе по-гречески, хотя корова принадлежала человеку, которого звали Помпеем и который, скорее всего, был римским гражданином. От его имени сделку заключал один из его рабов. Человека, который брал напрокат животное, звали Пап, и то, как он пишет некоторые греческие слова, явно свидетельствует, что его родной язык – египетский. Римлянин – возможно, землевладелец крупного или скромного масштаба, его раб и коренной египтянин, – подобный состав участников сделки указывает на то, что население в провинции было смешанным. В Египте римляне были просто новой оккупационной властью, пришедшей на смену грекам и другим иноземцам, которые управляли страной в прошлом. Из века в век на этой древней земле люди жили, зажигали светильники и занимались животноводством. Предмет сделки – одна-единственная корова, хотя, учитывая срок аренды, Пап, вероятно, надеялся, что у нее будет потомство и теленок достанется ему. За аренду он заплатил зерном и заявил, что «я верну корову в целости и сохранности, а если не верну, то заплачу из собственных средств сто восемьдесят семь драхм серебром», и в качестве залога оставил свое имущество.[468]

Через некоторое время использование имени Цезаря как части датировки, и его почти повсеместное присутствие на общественных памятниках и на монетах, несомненно, стало обычным и ничем не примечательным делом, подобно тому, как в наше время никто не задумывается о значении символов и легенд, встречающихся на валюте. Подобная известность является показателем успеха, но не менее важна и сама скорость, с которой происходили перемены. Долгое время подавляющее большинство населения восточных провинций воспринимало римскую власть как неизбежную реальность. Благодаря тому, что эта власть ассоциировалась с одним правителем, а не с постоянно сменяющими друг друга магистратами, ее было легче понять, и даже можно было использовать в личных или общинных интересах. В Евангелии от Матфея спрашивающие с готовностью признают связь между монетами и налогообложением с одной стороны, и императором – с другой, хотя в техническом смысле это было не так. Налоги выплачивались римскому государству и поступали в казну, а не напрямую Августу или его наследникам. Но для провинциалов человек, изображенный на монете, являлся главой государства, а потому отождествление одного с другим было вполне естественным. Поскольку же принцепс прямо или косвенно распоряжался государственными доходами, это предположение по существу было верным, несмотря на правовые механизмы, предназначенные для сокрытия этого факта. Опять же, население империи воспринимало Августа как монарха и либо не знало, либо не придавало значения тому, что в Риме всячески избегали таких понятий, как царь или диктатор.

Так как власть, довлевшая их миру, принадлежала верховному владыке, вполне естественно, что жители империи искали его благосклонности. Было широко распространено открытое почитание Августа в той или иной местности. Так, в Афинах вскоре после 27 г. до н. э. городской магистрат посвятил ему новое здание на Акрополе. По-видимому, это был моноптер – круглая колоннада, в данном случае из девяти колонн, – окружавшая алтарь, воздвигнутый «народом богине Роме и Цезарю Августу». С 29 г. до н. э. это была единственная разрешенная Августом формулировка,[469] так как он позволял совершать культовые подношения себе лишь в том случае, если они делались не только ему, но и самой богине Роме. Примерно в то же время совет города Милета установил алтарь, посвященный Роме и Августу, во дворе того места, где проходили собрания. Еще одна надпись – из Эфеса – повествует о целом ряде обычных гражданских обязанностей, и при этом упоминается, что один гражданин поставил статую «Севаста» и посвятил ему храм. Построить что-то в этом роде означало почтить принцепса. Кроме того, это давало отличный повод написать Августу или отправить к нему посольство с сообщением о том, что было сделано, и, в свою очередь, что-нибудь у него попросить.[470]