Моонзунд - Валентин Пикуль

– Уррра-а! – захлестывало и другие корабли рейда.

Оркестры исполнили, для бодрости «Янки дудль дэнди», потом рейд заполнило торжеством «Марсельезы». Андрей Семенович сделал под козырек, его прошибла слеза.

Дыбенко указал ему наганом, где встать:

– Говорите.

Адмиралу было сейчас не до слов, но он собрался с духом:

– Не вы ли арестовали меня? Вы… А теперь голосованием вознесли на высокий пост. Я надеюсь, что это не стихийный порыв, но обдуманное решение. Если я выбран народом, я – адмирал народа! – исполняю волю его. Я не злопамятен. Не сержусь, что мне скрутили руки и повели под арест… Дело свободы дороже всего. Я с вами. Был вчера. Есть сегодня. И буду завтра!

На автомобиле – под красным знаменем – его везли по городу. За спиною Максимова, принимая на себя приветствия толпы и грозя всем наганом, ехал мрачный, как сатана, Павел Дыбенко. Замкнул лицо в безулыбье, бескозырка – на ухо, бушлат нараспашку, грудью на мороз, а на ленточке Дыбенки – краткое «Ща», которое издали читалось всеми как «Ша!».

– Дорогу адмиралу! – покрикивал. – Эй ты, рыжий, задавим! Береги свою жизнь – еще пригодится.

* * *

– Итак… – начал Максимов, всходя на «Кречет».

– Итак, – прервал его Непенин, – я уже обо всем извещен. Что ж, поздравляю вас, Андрей Семеныч… выдвинулись на революции!

– Стоит ли язвить, Адриан Иваныч?

– Я не язвлю. Вчера вас арестовали. Сегодня поставили комфлотом. Смотрите, как бы завтра они вас не повесили!

– Выборных не вешают, – круто вмешался Дыбенко.

Дыбенко вел себя в кают-компании «Кречета» как у себя дома – на военном транспорте «Ща». Цыганским глазом подмигнул вестовым:

– Эй, Вася или Петя, чайку бы мне с песком и булкой! Из портсигара Ренгартена он угостил себя папироской:

– «Эклерчик»… На что дамские курите?

– Чтобы поберечь здоровье. В них меньше никотина. Дыбенко через весь стол прикурил от зажигалки Довконта.

– Надо бы и мне, – сказал, – тоже о здоровье подумать…

Он резко повернулся к соперникам-адмиралам:

– Непенин – дела сдать! Максимов – дела принять!

Непенин подошел к нему со словами:

– Судя по хамству, с каким вы себя ведете, я имею честь наблюдать самого господина Дыбенко?

– Угадали. Но я – не хам. Я просто искренен…

Непенин отвернулся от матроса к Максимову.

– Меня не так-то легко свалить. Вот вам – читайте…

Максимов прочел и передал бумагу Дыбенко. Временное правительство предотвратило удар по Непенину – Гучков, на правах военного и морского министра, забирал комфлота к себе в канцелярию на должность помощника своего по морделам.

– Чисто сделано, – не удивился Дыбенко…

Временные правители гасили пожары на Балтике: увещевать Кронштадт ездил сам Гучков. Ревелем занимался Керенский, а теперь в Гельсингфорсе ждали двух делегатов сразу: кадета Родичева – от Думы и меньшевика Скобелева – от Совета. Офицеры ждали приезда их с нетерпением. Кому не втолкует кадет, того проймет до печенок социал-демократ. Убитых уже не вернешь, но взаперти под караулом еще сидели многие. Поезд с делегатами опаздывал. Флотская типография тысячами выпускала на эскадру стенограммы телеграфных переговоров матросов с Керенским. Офицерам было заявлено, что желательно видеть их на демонстрации с красными бантиками. Многие из них влились в манифестации. Одни – душевно, желая понять и осмыслить. Другие – из трусости, внутренне негодуя. Началось расслоение кают-компаний, и кадровые «спецаки» вдруг заговорили о политике, о тезисах, о партийных платформах. Было непривычно слышать от почтенных каперангов (даже резало слух), когда они заявляли о своей принадлежности к эсерам:

– Так уж случилось. Давно эсер. Немало рационального… Теперь все ждали, что будет с Максимовым.

– Провалится, – говорили. – Разве можно на такие посты выбирать? Это сдуру ведь… пьяные все были!

– Говорят и хуже, будто на митинг затесались тогда германские агенты, одетые как матросы. За Максимова горло и драли!..

Наконец приехали в Гельсингфорс депутаты от столицы, чтобы утихомирить балтийские страсти. Офицеры с надеждой взирали на Родичева – тверской помещик, голова ясная, этот матросам салазки загнет. Но помощь к ним пришла неожиданно от… Совета: меньшевик Скобелев дал приказ, на какой не мог решиться сам Непенин:

– Матросов не распускать – пусть сидят на кораблях. И впредь до особого распоряжения никого на берег не увольнять.

«Вот – умно!» – записал в дневнике Ренгартен кратенько…

Последним убили командира эсминца «Меткий» старлейта фон Витта. За что убили? Никто не знал. Но стали арестовывать офицеров и на «Кречете». Когда их уводили, они держались хорошо:

– Мы надеемся, что последние. Скоро все образумится…

Максимов издал свой первый приказ. Осадное положение отменить. Орудия с улиц убрать. Стеньговые флаги спустить. Арестованных восстановить в прежних обязанностях. Приступить к обыденной службе. «Император Павел I», который вчера и начал восстание, вдруг заартачился, стал «писать» по эскадре, что прежние приказы Непенина были вполне разумны и впредь только Непенину павловцы и будут подчиняться… Непенин с улыбкой сказал Максимову:

– Андрей Семеныч, давайте я подпишу ваш приказ.

Подписались оба.

В середине дня Непенин собрался уходить. Надел шинель, обвязал шею легким белоснежным кашне. Долго ерзал в коридоре, натискивая на ботинки галоши.

– Лейтенант Бенклевский, сопроводите меня до вокзала…

Вместе с дежурным по штабу лейтенантом он пошел пешком. Снег хрустел под ногами. Светило солнце. Слегка подмораживало.

– Скоро весна, – со вздохом сказал Бенклевский.

– Будет и весна, – неохотно отозвался Непенин. Флот у него отняли. Он уходил к Гучкову.

– И не жалею! – сказал Непенин с яростью. – Флот уже развален. Его можно сдавать на свалку. Корабли небоеспособны…

Они дошли до ворот порта. Группкой стояли матросы. А за воротами плотной стенкой сгрудилась толпа обывателей. Когда Непенин обходил гельсингфорсцев, раздались два выстрела – в спину!

Он упал. Смерть была мгновенной.

Теперь пули посыпались в Бенклевского…

Но тут матросы кинулись вперед, загораживая его:

– Стой, собаки! Кто пуляет? Лейтенант-то при чем?

Из открытого рта Непенина, сильно пульсируя, толчками выхлестывала кровь. Адмирал был здоровяк, полный телом, и кровь обильно заливала снег. Бенклевский был бледен, его трясло.

– Спасибо, – сказал он матросам. – Вовек не забуду.

– Иди, иди. Ныне шляться опасно.