Корни - Алекс Хейли

Седой посмотрел прямо на Кунту, потом улыбнулся и произнес:

– Ты молод. У тебя много семян. Тебе нужна жена, чтобы посадить их.

Кунта смутился и не знал, что ответить. Седой протянул левую руку, и они простились на африканский манер, давая понять, что скоро встретятся снова.

– Ас-саляму алейкум!

– Ва-алейкуму ас-салям!

Кунта быстро захромал в сгущающихся сумерках мимо маленьких хижин к большому дому. Он боялся, что масса уже вышел и ждет его. Но прошло еще полчаса, прежде чем масса Уоллер появился. Кунта вел экипаж домой, не чувствуя в своих руках поводьев и не слыша топота копыт. Ему казалось, что он поговорил со своим дорогим отцом Оморо. Не было вечера в его жизни, который бы значил для него больше.

– Встретил вчера Тоби, – рассказывал Скрипач. – Крикнул ему: «Загляни ко мне, ниггер!» Видели бы вы, как он посмотрел на меня, и даже не ответил! Что с ним случилось?

Садовник не представлял, поэтому оба они спросили у Белл.

– Сама не знаю. Если бы заболел или был чем-то расстроен, он бы сказал. Я решила просто оставить его в покое, уж очень странно он себя ведет! – заявила Белл.

Даже масса Уоллер заметил, что его всегда сдержанный и надежный кучер не похож на себя. Он надеялся, что это не последствия лихорадки, которой они переболели оба. Как-то раз масса Уоллер спросил у Кунты, как он себя чувствует.

– Хорошо, – тут же ответил Кунта.

Хозяин быстро выкинул тревоги из головы – в конце концов, кучер всегда возил его туда, куда ему было надо.

Разговор с седым африканцем потряс Кунту до глубины души. Ему стало ясно, насколько он изменился. День за днем, год за годом он сопротивлялся все меньше, все больше смирялся и в конце концов, сам не сознавая того, почти забыл, кто он есть. Да, он многое узнал, научился ладить со Скрипачом, садовником, Белл и другими черными. Но он знал, что никогда не сможет стать одним из них – как и они не смогут стать такими, как он. После разговора с седым садовник, Скрипач и Белл стали его раздражать. Кунта был рад, что они не пристают к нему. Лежа ночью в своей хижине, он терзался чувством вины и стыда за то, что с ним произошло – и чему он позволил случиться. Он все еще был африканцем, когда просыпался в своей хижине и вскакивал, с ужасом обнаруживая, что он не в Джуффуре. В последний раз с ним такое случалось много лет назад. Он все еще был африканцем, когда воспоминания о Гамбии и ее народе оставались единственным, что поддерживало его. Но могло пройти много месяцев без единой мысли о Джуффуре. Он все еще был африканцем в те первые годы, когда каждая несправедливость заставляла его падать на колени и молить Аллаха о ниспослании ему силы и понимания. А когда он в последний раз по-настоящему молился Аллаху?

Кунта понял, что отчасти это произошло из-за того, что он научился говорить на языке тубобов. Во время разговоров он почти перестал вспоминать слова мандинго – лишь отдельные, которые почему-то все еще жили в его памяти. Кунте пришлось признать, что теперь он даже думал на языке тубобов. И мандинго постепенно исчезал, уступая место тем черным, среди которых он жил. Гордиться ему осталось лишь одним: за двадцать дождей он ни разу не прикоснулся к мясу свиньи.

Кунта судорожно копался в себе: в нем должно было остаться что-то исконное, хоть что-то, сохранившееся от прежних времен. И он нашел! Он сохранил свое достоинство. Пройдя через все испытания, он сохранил свое достоинство, как когда-то в Джуффуре свой амулет-сафи, защищавший его от злых духов. Кунта поклялся себе, что с этого дня достоинство станет щитом между ним и всеми остальными, кто называл себя ниггерами. Как они невежественны! Они ничего не знают о своих предках – а ведь ему рассказывали о них с детства. Кунта вспомнил имена Кинте из древнего рода в старом Мали и в нескольких поколениях в Мавритании, а потом в Гамбии. Он вспомнил имена братьев и собственное. Он думал о том, что все члены его кафо знают своих предков на много поколений назад.

Кунта подумал о своих друзьях детства. Поначалу он удивился, но потом погрузился в глубокую печаль – он не мог вспомнить их имена. Их лица вставали перед ним – он вспоминал, как они выбегали за ворота Джуффуре, словно крикливые дрозды, чтобы проводить каждого странника, проходившего мимо деревни. Он вспоминал, как они палками кидались в мартышек, а те тут же отвечали им тем же, вспоминал, какие состязания они устраивали: кто быстрее съест шесть манго. Но как бы Кунта ни старался, он не мог вспомнить их имен, ни одного. Он видел, как его кафо собирается и сурово смотрит на него.

Кунта изо всех сил напрягал память – и в своей хижине, и в экипаже массы. И наконец имена стали возвращаться, одно за другим. Ситафа Силла – они с Кунтой были лучшими друзьями! И Калилу Контех – он по приказу кинтанго гонялся за птицей и поймал ее. Сефо Кела – он просил совет старейшин позволить ему дружбу-терийя с вдовой.

В памяти стали всплывать и лица старейшин, а вместе с ними и имена, которые казались давно забытыми. Кинтанго звали Силла Ба Дибба! Алимамо – Каджали Демба! Кунта вспомнил церемонию завершения третьего кафо, когда он читал Коран так хорошо, что Оморо и Бинта подарили арафангу жирную козу. Арафанга звали Брима Сезей! Эти мысли наполнили Кунту радостью – пока он не вспомнил, что старейшины наверняка уже умерли, а его товарищи по кафо, которых он помнил мальчишками, стали умудренными мужчинами в Джуффуре и он никогда их не увидит. Впервые за много лет Кунта рыдал всю ночь.

Через несколько дней в городе другой кучер сказал Кунте, что свободные черные на Севере создали Союз негров и выступают за массовое возвращение в Африку всех черных – и свободных, и рабов. Кунта пришел в возбуждение, хотя был уверен, что такого никогда не случится. Массы не только торговались за черных, но и стали платить за них больше, чем раньше. Хотя он знал, что Скрипач предпочел бы остаться рабом в Вирджинии, чем стать свободным в Африке, Кунте хотелось поговорить с ним об этом. Ведь Скрипач всегда знал все обо всем, что было связано со свободой.

Но почти два месяца Кунта не разговаривал со Скрипачом, Белл и садовником. Нет, он не стал любить их меньше, но в нем росло чувство отчуждения. Взошла следующая луна, и Кунта печально опустил в свою флягу очередной камешек. Он чувствовал себя невыразимо одиноким, словно отрезанным от мира.

Как-то, увидев Скрипача, Кунта неуверенно кивнул ему, но тот прошел мимо, словно не заметив его. Кунта пришел в ярость, но потом смутился. В тот же день он увидел старого садовника, но тот мгновенно повернулся и пошел в другом направлении. Кунте стало больно и горько. Его терзало чувство вины. В ту ночь он еще дольше расхаживал по своей хижине взад и вперед. На следующее утро, собравшись с духом, Кунта вышел на улицу и заковылял к последней хижине в ряду. Он постучал.

Дверь открылась.

– Что тебе нужно? – холодно спросил Скрипач.

Справившись со смущением, Кунта ответил:

– Просто проходил мимо.