Ричард Длинные Руки - грандпринц - Гай Юлий Орловский

Только дураки считают, что Бог живет в церкви, потому туда и ходят для общения с ним, а все умные знают, что Бог живет в нас самих, потому разговор с Богом — это разговор с самим собой начистоту.

И не нужны исповедники, им тоже врем, а вот себе хоть тоже брешем, как поповы собаки, но намного реже и не так нагло.

Поглядывая и по сторонам, я вздрогнул, обнаружив, что не заметил коленопреклоненного перед алтарем широкого в плечах мужчину в темном плаще, но с большим крестом из белого полотна на спине, таких крестоносцев я еще не видел.

Он услышал мои шаги, поднялся, развернулся красиво и мощно в мою сторону. Высокий и крепко сложенный, лет сорока, черноволосый, с густыми черными бровями, изломанными резко и вызывающе, что делает его похожим на Мефистофеля, с короткой черной бородой, а с нею смахивает на опереточного злодея, он всмотрелся в меня и сказал со странной интонацией:

— Воин… даже герой… Гордый вид, суровый взгляд, на лице написано, что сражаешься за свободу, за честь, за правду…

Я спросил с вызовом:

— Здесь это противозаконно?

Он произнес задумчиво:

— Но сколько человек ты уже убил? Сколько еще убьешь?.. И далеко не все они заслуживают смерти.

— Я не вожу с собой тюрьму, — отрезал я.

Он кивнул.

— Оправдание, хоть и слабое. Многие лишь на время… что-то нарушили, а потом встали бы на праведный даже по твоим меркам путь… но ты их убил!

Я отрезал зло:

— А пусть и на час не переступают грань!

— Но если бы ты их не убил, — возразил он, — они бы встали на путь праведности и все исправили бы, возместили… но ты не дал им этого сделать. Более того, ты обрек на горе и страдание их жен, детей, престарелых родителей…

— Не читай мне мораль, — сказал я люто.

— Почему? Я сказал неправду?

— Неправду, — отрезал я.

Он скривил губы.

— В чем?

— В самом главном, — выкрикнул я люто. — Нельзя пройти по жизни, не наступив кому-то на ногу! Так что же, не покидать колыбельки? Нельзя строить великое, не сломав старое здание!.. Нельзя стараться совершать только идеально правильные поступки… иначе придется замереть и не шевелиться, чтобы никого не задеть и не обидеть!.. Баланс — вот что важно!

Он посмотрел на меня очень пытливо.

— И ты намерен с такими словами предстать перед святыми старцами Храма Истины?

— Да хоть и перед Всевышним, — отрезал я дерзко. — Меня столько били и клевали, возили мордой по битому стеклу, обманывали красивыми словами, что теперь…

Я запнулся, подбирая слова, но они, как назло, не идут. Все-таки чувствую, что если я и прав, то как-то жестоко прав, а мир становится все мягче, бесхребетнее и политкорректнее, а я все еще с настоящей моралью человека огня и стали, что позволила человеку выжить и стать доминантом в мире, в котором стать им совсем не просто.

— И что? — спросил он, не дождавшись продолжения.

— Я предстану, — ответил я, — и отвечу. И сам у них спрошу!

Он насмешливо сощурился.

— Что?

— У меня много вопросов, — ответил я дерзко. — И я хочу получить ответы.

Он покачал головой, я не понял, с укором или осуждением, но спросить ничего не успел, он плавно повел ладонью в воздухе, шагнул в сторону и моментально исчез, словно зашел за невидимую мне стену.

На всякий случай я быстро шагнул туда и пощупал вытянутыми руками, ожидая наткнуться на твердое, но пальцы чувствуют только воздух.

На алтарь я только взглянул, это всего лишь вещи. Как уже знаю твердо, Бог живет в каждом из нас, и если там его не находишь, то не найдешь ни в какой церкви, храме, соборе или часовне.

Выходя наружу, успел увидеть мелькнувшее в разрыве туч солнце, тут же снова заволокло тяжелыми свинцовыми плитами, огромными и толстыми, как земная кора. Кое-где провисло под несметной тяжестью снега, но пока еще держится.

Отец Варламий за это время лишь сошел с крыльца на землю и, повернувшись на восток, время от времени вздымал к небу руки, словно солнцепоклонник.

Бобик ринулся ко мне. Я похлопал его по голове, широкой и твердой, как скала, осторожно приблизился к священнику и, выждав, когда он повернется ко мне, поинтересовался:

— Святой отец, вы не обратили внимания, кто вошел в часовню передо мной?..

Он посмотрел с недоумением.

— Никто…

— Да нет же, — возразил я, — там был такой высокий и крепкий мужик, явно опытный боец, у него все движения поединщика. В черном плаще, но нашит белый крест. Все как у крестоносцев, только наоборот.

Он покачал головой.

— Таких вообще никогда не видел. А что это значит?

— Не знаю, — ответил я. — Думал, вы подскажете.

Он вздохнул.

— Я не силен в мирских делах, ибо еще в младости пошел в монахи.

— Гм, — сказал я, делая последнюю попытку, — вы не могли его не заметить, он должен был пройти мимо вас.

Он произнес уверенно и просветленно:

— За весь день ты здесь первый, сын мой.

— Святой отец, — воскликнул я.

Он указал на дорогу к часовне.

— Взгляни… Снег выпал еще ночью, но следы только твои…

Я оглянулся, здесь уже натоптано, но священник прав, к часовне ведут только мои следы. Как и оттуда.

— Ладно, — сказал я, — наверное, это я что-то попутал. Или кто-то… меня. Спасибо, святой отец. Значит, по этой дороге, что и не дорога, но все-таки направление?

— Да, — ответил он кротко. — Только не сбейся с пути.

— Поеду прямо, — пообещал я.

— Даже на прямой дороге, — сказал он, — можно сбиться с пути.

Я скупо улыбнулся, показывая, что все понял, взобрался на арбогастра, тот красиво поднялся на дыбы, любит покрасоваться, и сразу пошел безукоризненным галопом.

Бобик уже вертится там впереди, показывая, что знает, точно знает, куда едем, или хотя бы направление, так что давайте, черепахи, не спите, я вас отведу…

Деревья и скалы в инее, воздух зимнего дня холодный, но мутный, однако обещающий на завтра крепкий мороз и безоблачное небо. Я то и дело задерживал дыхание, чтобы согреться, встречный ветер вымораживает внутренности, у арбогастра обледенела пасть, а когда вижу морду Бобика, то это вообще страшилище в сосульках.

Мы мчались уже полдня, проскакивая мимо редких сел, утонувших в снегу, минуя леса и невысокие горы, когда внезапно земля задрожала, издалека донесся тяжелый грохот, словно вообще из-за горизонта, затем этот грохот начал приближаться с такой скоростью, учащая толчки, что мое сердце пугливо затрепыхалось в унисон.