Дом окон - Джон Лэнган

К чему я веду: первой реакцией моих родителей на то, что я уподобился проклятому дураку, бросив свою жену ради женщины, на тридцать лет моложе меня, да еще и моей бывшей студентки, был бы шок и ужас. Если бы они могли скрыть новость от семьи и друзей, то, я нисколько не сомневаюсь, так бы они и сделали. Знаешь, в наше время к подобному относятся с бо́льшим пониманием, но аппетит к скандалам остается неизменным. Кто не хотел бы посмотреть на падение великих; кто не хотел бы посмотреть, как знаменитый университетский профессор ведет себя как осел? Последствия моих действий с точки зрения общественных отношений, последствия для них – первое, о чем бы они подумали.

– И кем бы для них была я? Сирена, от чьей песни ты бросился на камни?

– Вероятно. Возможно. Но им было бы удобней обвинить во всем меня. Для них я был бы ученым Дон Жуаном, который, воленс-ноленс, соблазняет хорошеньких студенточек.

– Воленс-ноленс?

– Это такое выражение. Вполне приемлемое в рамках данного дискурса.

– Как скажешь.

– Думаю, для тебя бы родители прибегли к абсолютной, совершенно обескураживающей формальности. Для них ты стала бы предметом ужаса и восхищения, особенно для отца, который, напившись, начал бы травить неуклюжие намеки и неудачные каламбуры. Боже, я уже знаю, что бы он сказал. Мы приглашаем их в ресторан. Он успевает опрокинуть пару стаканчиков дома, а когда я беру куриную грудку, ухмыляется официантке и говорит: «Э-ге-ге, моему мальчику всегда нравились грудки – молодые и нежные».

– Фу.

– Мягко сказано.

– Значит, вот как могло было быть.

– В общем и целом, да. Мы бы с облегчением провожали их домой; они были бы только рады уйти. Они бы считали меня… Я чуть не сказал «чудовищем», что не совсем верно, но не так уж и далеко от истины. Я знаю, что сказала бы мама: «Разве мы с отцом так тебя воспитывали?» – и хотя едва ли родители советуют своим детям избегать романов и разводов в среднем возрасте, в каком-то смысле она была бы права. Я… Я бы вышел за пределы мира своих родителей. Этот поступок привел бы меня к отчуждению. Можно сказать, я бы открыл им скрытые глубины, но это были те глубины, о которых они не хотели и знать.

– А как же ребенок?

– Ребенок?

– Ребенок, которого я… Которого я потеряла. Если бы у меня не случился выкидыш, то что бы было тогда? Это бы что-то изменило?

Роджер уставился в потолок.

– Возможно. Поскольку он был бы причиной нашего брака, то, я уверен, пересуды бы долго не утихали. Но мама очень любила детей. И даже отца трогали подгузники и колыбельные. Когда он напивался, все было намного хуже. Он хватал любого ребенка в радиусе пятнадцати метров и начинал болтать всякую чепуху. Невнятно бредить. Поскольку после пяти или десяти кружек пива он был чрезвычайно напористым, но едва стоял на ногах, все родители новорожденных считали его главным источником беспокойства на семейных праздниках. Как-то раз он уронил моего кузена, Артура.

– Господи.

– Все закончилось хорошо – Артур отделался испугом. Его отец, дядя Эдвин, так разозлился, что замахнулся на отца, но тот сумел увернуться. За это он сломал дяде Эдвину нос.

– Какой кошмар.

– Семейные сборища – это всегда приключение.

– Мы бы и близко не подпустили его к нашему ребенку.

– А как бы мы его остановили?

– Дали бы ребенка твоей маме?

– Возможно.

– Ты же сказал, что она знала, как приструнить отца.

– Под этим я имел в виду, что, когда он бил ее, она давала сдачи, со всей силы.

– Ага. Не самый безопасный способ для ребенка.

– Согласен. Кто знает? Может, к старости он бы подуспокоился. Был бы жив, может, вслед за Риком обратился бы в реабилитационную клинику – вслед, потому, что он ни за что бы не решился на такой шаг сам. Моему младшему брату потребовалось бы постоянно донимать его этим, а Рик это умел. Он мог быть очень настойчивым: мог убедить отца отложить бутылку. Может, со временем мама бы тоже оттаяла. Но не думаю, что они согласились бы сходить к семейному психологу. Вот в чем загвоздка с усопшими. Они не только остаются такими, какими они были; они остаются такими, какими их видел ты. И неважно, что ты узнаешь о них после их смерти, насколько ты можешь понять их рассудком, – свои чувства к ним ты изменить не в силах.

– Я бы не была так уверена, – сказала я. – Сейчас я отношусь к отцу иначе, чем когда он умер.

– Нет, не иначе, – ответил Роджер. – Тебе кажется, что твои чувства изменились, но сейчас ты чувствуешь то, что чувствовала всегда. А то, что ты испытала после его смерти, было заблуждением.

– У меня есть все основания полагать, что уж свои-то чувства я знаю.

– Неужели?

– Да.

– Хорошо, хорошо. Мне пора возвращаться в кабинет. У меня еще много работы.

– Как и всегда.

– Но мне было приятно посидеть с тобой. Было приятно просто поговорить, а не ругаться.

Я встала, когда он взял со стола тарелку и отнес ее в раковину. Вино я давно выпила и думала, стоил ли мне налить еще бокал, но передумала. Когда Роджер уже почти вышел из кухни, я окликнула его:

– Роджер?

Он остановился.

– Да?

– Почему ты не видишь Теда?

Его лицо в ту же секунду озарило яростью.

– Почему… О чем ты говоришь? Почему бы тебе не оставить этот вопрос в покое?

Я подняла руки.

– Я не собираюсь устраивать ссору. Честно. Просто хочу узнать, почему его вижу только я.

– Ты видела не Теда.

– Хорошо, предположим, что это был не Тед. Это был он, но предположим, что ты прав. Тогда как насчет всего остального? Почему я? Почему не ты?

Его взгляд мог прожечь металл.

– Не знаю, – задыхаясь, ответил он и ушел.

* * *

Вот и поговорили. Да, я знала, что он поведет себя именно так, но надежда умирает последней, и все такое. У нас был один цивилизованный разговор, а я уже решила, что мы можем обсудить насущные дела. Теперь, когда оглядываюсь назад, знаю: Роджер, должно быть, постоянно чувствовал, что я пытаюсь подловить его, выстраивая все более изощренные диалоги, которые неизменно приводили к одному и тому же финалу. Конечно, не помогало и то, что я была права.

Прибравшись на кухне, я решила для разнообразия не включать телевизор. Вместо этого я поднялась в библиотеку, включила компьютер и подключилась к интернету. С тех пор, как он рассказал мне о причинах создания карты, о том желании, которое подстегивало его заполнить как можно больше ее пустого пространства, она все не выходила у меня из головы. Она стала для него сосредоточением всего произошедшего, и, как я подозревала, была сосредоточением всей Странности. Каким образом? Не знаю. Роджер назвал ее духовной картой – название, которое он, по его словам, позаимствовал из тибетского буддизма. Я открыла гугл, вбила в поисковую строку «духовная карта» и нажала ввод.