История Дома Романовых глазами судебно-медицинского эксперта - Юрий Александрович Молин

находилась в начале сентября в Царском Селе, где 8 числа, в день Рождества Богородицы, пошла пешком из дворца в приходскую церковь, чтобы слушать обедню. Едва обедня началась, как императрица почувствовала себя нехорошо, вышла из церкви, спустилась с крыльца, находящегося наискосок от дворца, и, дойдя до выступа на углу церкви, упала на траву без чувств, окруженная толпой народа… Никто из свиты императрицы не последовал за ней, когда она вышла из церкви, но вскоре предупрежденные дамы свиты побежали к ней на помощь и нашли ее без движения и без сознания среди народа, который смотрел на нее и не смел подойти. Императрица была очень рослая и полная и не могла упасть разом, не причинив себе сильной боли самим падением. Ее покрыли белым платком и пошли за докторами и хирургом; этот последний пришел первым и нашел, что самое неотложное – это пустить ей кровь тут же, на земле, но она не пришла в себя. Доктор долго собирался, будучи сам болен и не имея возможности ходить. Принуждены были принести его в кресле: это был покойный Кондоиди, грек родом, а хирург – Фузадье, француз эмигрант. Принесли из дворца ширмы и канапе, на которое ее поместили; лекарствами и уходом ее слегка привели в чувство; но, открыв глаза, она никого не узнала и спросила невнятно, где она. Все это длилось более двух часов, после чего решили снести Ее Императорское Величество на канапе во дворец. Гласность события увеличивала его печаль: до сих пор держали болезнь императрицы в большом секрете, а с этой минуты случай этот стал публичным. В течение нескольких дней императрица не могла свободно владеть языком и не могла говорить без затруднения; говорили, что во время обморока она прикусила себе язык. Все это заставляло предполагать, что эта слабость происходила больше от конвульсий, нежели от “обморока”»… И в дальнейшем, по свидетельству Екатерины II, у Елизаветы констатировались «очень сильные конвульсии, регулярно почти каждый месяц… эти конвульсии заметно ослабляют ее организм, после каждой конвульсии она находится в течение двух, трех или четырех дней в состоянии такой слабости и такого истощения всех способностей, какие походят на летаргию, что в это время нельзя ни говорить с ней, ни о чем бы то ни было беседовать».

Врачи полагали, что главной причиной обмороков является тяжелый процесс климакса, неуравновешенность и истеричность больной, а также нежелание придерживаться режима. Как и надлежит докторам XVIII века, они выражались туманно и загадочно: «Несомненно, что по мере удаления от молодости жидкости в организме становятся более густыми и медленными в своей циркуляции, особенно потому, что они имеют цинготный характер». Рекомендации докторов: покой, клизмы, кровопускания, лекарства – все это было отвратительно Елизавете, знавшей в жизни только приятное и веселое. Выписанные ей лекарства приходилось запрятывать в мармелад и конфеты – как маленькой девочке.

О распространении, которые принимала практика «прочищающей терапии», и о доверии пациентов к этим процедурам в XVII–XIX вв. можно судить по хрестоматийным прецедентам: подсчитано, к примеру, что Людовик XIII в течение одного года получил от своего лейб-медика Бувара 47 кровопусканий, 215 рвотных и слабительных, 312 клизм (т. е. без малого один клистир в день). Другой поклонник слабительного, Гете, из года в год ежедневно пил, по предписанию врачей, мариенбадский Kreuzbrunnen (ежегодно более 400 бутылок), прибавляя к нему горькую соль, пилюли из ревеня, ялапы и азафетиды. Литературные иллюстрации медицинской практики XVII–XVIII вв. редко обходятся без упоминания о кровопускании и клистире (Богданов К.А., 2005). В ежегодных «Месяцесловах» существовал обязательный медицинский раздел. В нем часто описывались порядок и методика кровопускания, в частности, в зависимости от даты лунного календаря, от темперамента пациента и др. (Громбах С.М., 1953).

Я полагаю, что можно говорить о наличии у Елизаветы Петровны эпилепсии с большими судорожными редкими припадками. Описание этих припадков, «выход» из них соответствует современным представлениям об относительно доброкачественном течении у нее этого заболевания. В последние годы жизни императрица уже не могла танцевать – задыхалась. Она стала носить темные платья, повязывать на шею темный декоративный платочек, чтобы скрыть двойной подбородок. Ни посты, ни строгая умеренность в пище вне них не смогли замедлить прибавку веса – государыня сильно располнела. В сочетании с любовью к сладкому, с часто мучившей ее жаждой, склонностью к гнойным процессам кожи это может говорить о грозной болезни – сахарном диабете. Два последних года жизни императрицы прошли в мучительной борьбе с тяжелыми болезнями. Прогрессировала бронхиальная астма, которой царица страдала с 1755 года. Приступы кашля и удушья утяжелялись. Вскоре к ним присоединились симптомы недостаточности кровообращения – стали «пухнуть ноги», появилась «водянка груди» (Наумов В., 1997). Осень 1761 года императрица безвыездно провела в Царском Селе, спасаясь от посторонних глаз. С ней неразлучно находился только Иван Шувалов. Историки почти ничего не знают о последних месяцах жизни Елизаветы – фаворит никому не рассказывал об этом. Вероятно, императрица, чьи мнительность и суеверность усиливались с годами, была в отчаянии. Ее должна была страшно напугать неожиданная сильная гроза, которая гремела над дворцом в необычайно позднее осеннее время, на пороге зимы. Такого не помнили даже старики.

Возможно, в раскатах грома и освещающих деревья парка вспышках молний Елизавета увидела зловещее предзнаменование. Известно, что она панически боялась смерти. Лафермиер писал в мае 1761 года: «Ее с каждым днем все более и более расстраивающееся здоровье не позволяет надеяться, чтобы она долго прожила. Но это тщательно от нее скрывается и ею самой – больше всех. Никто никогда не страшился смерти более, чем она. Это слово никогда не произносится в ее присутствии. Ей невыносима сама мысль о смерти. От нее усердно удаляют все, что может служить напоминанием о конце». Но финал неумолимо приближался: в страхе смерти Елизавета отказывалась лечиться и следовать какому-либо режиму. Осенью 1761 года датский посланник Гакстгауз писал о болезни императрицы: «Ноги ее покрыты чириями, так сильно распространившимися, что она совершенно не в состоянии стоять на ногах», у нее часто повторялись припадки, которые заканчивались обмороками (Анисимов Е.В., 1998).

В последнюю зиму царствования Елизавета лишь раз показалась на публике. В последний раз вскинули гайдуки паланкин – понесли Елизавету Петровну в театр. Обессиленная, лежала на носилках императрица, оглушенная лекарствами. А рядом вприпрыжку скакал курносый и резвый мальчик в кудряшках, внук ее Павел. Все дипломаты, аккредитованные тогда в Петербурге, были чрезвычайно взволнованы «поразившей всех нежностью» императрицы к этому ребенку (Разумовская М.А., 2004). Предполагают, что в сердце умирающей женщины созревало решение: «Петру Третьему не бывать – быть на