Лжедмитрий Второй, настоящий - Эдуард Успенский

Марина была в русском платье и в сапогах на высоких каблуках. Она вся сияла в золоте, в жемчуге и в драгоценных камнях так, что не видно было ни материи на платье, ни сафьяна на сапогах.

Головной убор ее также состоял из золота, жемчуга и драгоценных камней.

Всю дорогу до храма и в храме Дмитрий говорил с Мариной на том незаметном и только им двоим понятном языке, который они выработали в Самборе.

– Милая, это Азия, – говорил Дмитрий. – Потерпи.

– Хорошо, – отвечала Марина. – Но больно все театрально и в неправду.

– Если узнают, что для нас это неправда, что нам это не по нраву, что мы католики, разозлят толпу и натравят на нас. Надо принимать их условия. Но скоро я все переломаю, дай только по-настоящему укрепиться.

При входе в церковь процессию встретил патриарх с архиереями и благословил их драгоценным крестом.

– Славься и будь благодействен, московский царь!

Певцы, невидимые в перегородках храма, пели царское многолетие.

Вслед за ними в храм вошли только ближайшие родственники и приближенные. Тысяцким на свадьбе был Василий Иванович Шуйский, дружками брат его Дмитрий и дядя царя Григорий Нагой.

Патриарх взял Дмитрия и Марину за руки и провел их на специальное возвышение в церкви, где стояли три маленькие, серебряные с позолотой скамеечки с подушечками.

Патриарх, царь и Марина сели на скамеечки. Патриарх украсил Марину цепью Мономаховой, помазал на царство и причастил.

После этого он совершил обряд венчания.

– Любишь ли ты, Марина, жениха своего государя московского Дмитрия Ивановича?

– Люблю, отец мой.

– Не давала ли ты обещания другому мужчине стать его женой, дочь моя?

– Нет, святой отец.

– Обещаешь быть верной ему до конца дней своих?

– Обещаю, отец мой.

– А ты, государь московский, любишь ли невесту свою Марину Юрьевну?

– Люблю, отец мой.

– Не давал ли ты обещания другой женщине жениться на ней?

– Нет, государь мой.

– Отныне таинством церкви соединены вы навеки. Вы муж и жена! Вместе поклоняйтесь Всевышнему, живите в добродетели! Живите по закону православному. Царица, повинуйся ему: как святой крест – глава церкви, так муж – глава жены. Будьте счастливы вы, и пусть будут счастливы дети и внуки ваши во веки веков!

Здесь, согласно обычаю, святой отец должен был положить на пол вазу драгоценного стекла, чтобы кто-то из венчающихся разбил ее. Кому удалось это сделать первому, тот, по народной примете, и будет главным в доме, тот и будет всем править.

Чтобы не вызывать кривотолков в народе и не рисковать, патриарх Игнатий сам ногой наступил на чашу и тяжело раздавил ее.

Вся знать и все духовенство подходили к Марине и к Дмитрию и целовали им руки.

– Будь благословенна и счастлива ты, царица Русии, – говорили русские.

– Будь благословенна и счастлива ты, царица Московии, – говорили литовцы.

Марина была чудо как хороша. Она просто вся светилась. Глаз оторвать от нее было невозможно.

К венцу ее под руки вели княгиня Мстиславская и отец – воевода сандомирский. А выводил ее из храма Юрий Мнишек уже вместе с князем Василием Ивановичем Шуйским. Может быть, потому, что ранг Марины повысился.

Народ вокруг храма ликовал:

– Славься солнце наше – государь Дмитрий Иванович!

– Славься царица московская Марина Юрьевна!

Князь Мстиславский рассыпал вокруг в большом количестве крупные золотые монеты – португальские дукаты.

«Москва» буквально давилась из-за них. Возле каждой упавшей монеты завязывался круговорот безжалостной драки с выкручиванием рук, с выворачиванием пальцев, с насильным открыванием рта, куда немедленно запихивались монеты.

Несколько бояр в золотых костюмах, из числа поджидавших Дмитрия у входа, не выдержали и бросились за одной откатившейся в сторону деньгой.

Поляки же, напротив, вели себя сдержанно и высокомерно. Когда одному из поляков, камердинеру Марины Яну Осмольскому, на шляпу попала золотая монета, он брезгливо отбросил ее шляпой в сторону, на землю к двум ползающим там боярам.

Церемония свадьбы, танцы, фейерверки, выстрелы из пушек и игра на трубах полностью закончились только к часу ночи.

Наконец наступило время проводов жениха и невесты к брачной постели. Шли торжественные приготовления, ритуальные построения и речи.

Дмитрий, не дожидаясь ритуального торжественного многолюдного шествия, подхватил Марину на руки и быстро скрылся с ней в переходах к царской спальне.

– Стой, государь! Куда? – закричал князь Федор Иванович Мстиславский.

Молчаливая немецкая мрачная охрана в латах и при бердышах молча встала на пути приготовившейся процессии.

Вся знать – Шуйские, Мстиславские, Голицыны, Бельские и их жены – удивленно переглянулась: так на Русии никогда не делалось.

Свою победу над Мариной в эту ночь Дмитрий оценивал выше победы своего войска под Кромами.

* * *

Утомленный празднествами, Дмитрий решил наконец заняться делами. 16-го мая ночью на удивление был сильный заморозок и снегопад и, как сообщили Дмитрию, многие хлеба померзли.

Государь не придал этому особенного значения – при Годунове было и не такое.

В шелковой голубой одежде, в высокой шапке с жезлом в руке он принимал иноземцев в Золотой палате. Это были посол и посланник короля Сигизмунда Третьего – паны Николай Олесницкий и Александр Гонсевский.

Дмитрий не хотел брать в руки грамоту Сигизмундову, потому что в ней он был назван «великим князем».

– Какому такому князю пишет ваш король? Он что-то напутал. Он что, с ума сошел? Нет на Московии никакого князя. Есть великий император. Заберите эту вашу писульку обратно.

Торговля из-за титула с послами Олесницким и Гонсевским и участвующим Юрием Мнишеком шла полный день. Послов то прогоняли, то вновь призывали к обеду, ужину и танцам.

Вечером, когда Николай Олесницкий протанцевал с Мариной танец, не сняв шляпы, Дмитрий велел передать ему:

– Скажите пану послу, что в следующий раз он снимет шляпу вместе с головой.

На ужине Дмитрий несказанно оскорбил Дмитрия Шуйского. Он случайно выронил из рук тяжелый золотой кубок, и кубок закатился под стол.

Прислуживавший кравчий немедленно велел принести другой, но царь заупрямился:

– А ну, Дмитрий Васильич, полезай, подай кубок. Услужи государю своему, как отцу моему служил.

Дмитрий Васильевич вопросительно посмотрел на царя.

– Верно, верно, – повторил Дмитрий. – Подай, князь, да поживее.