Пятая профессия - Лоренсо Сильва

Чистота, гармония, красота, порядок.

— Да, — произнесла Рэйчел и, подняв взор кверху, осмотрела нависающие над стенами бетонные небоскребы. Затем снова взглянула на сад и дом.

— Самое удивительное место на всем белом свете.

— Мне кажется, был такой фильм: “Провал во времени”, — сказал Сэвэдж.

— Да. Японский. Причем, одна моя часть находится в настоящем, а другая…

— В прошлом, — проговорил Акира печально. — За этими стенами прошлое является источником нескончаемого потока проблем. Здесь же — оно успокаивает.

— Но каким образом?.. Где?..

— Этот дом принадлежал моему отцу. Я как-то рассказывал, что после войны он достиг финансового благополучия, переделывая военные самолеты для гражданских нужд. Кучу денег он вложил в эту недвижимость. Было это в пятьдесят втором, а участок находился в пригородах Токио. Но даже тогда земля стоила дорого, и этот клочок был всем, что отец смог себе позволить. Никакой улицы здесь, разумеется, не было, да и домов, что стоят теперь вокруг, тоже. Отец видел будущее, а тосковал по прошлому, по мирной жизни, которую вел мальчиком на ферме перед войной. Поэтому построил дом в старинном стиле и после завершения строительства замкнулся в этих стенах, каждый раз приходя домой после работы и сочиняя сад. Это заняло у него пятнадцать лет кропотливых аранжировок, перестановок, медитаций, изучения. Иногда он часами изучал композицию, затем становился на колени и, подползая, чуть-чуть сдвигал несколько голышей в сторону. Перед смертью отец сказал, что жалеет лишь об одном: о том, что не успел закончить сочинение сада. Я до сих пор над ним работаю.

Рэйчел прикоснулась к его руке.

— Он прекрасен.

— Аригато, — Акира судорожно сглотнул, стараясь подавить нахлынувшие чувства, и, выпрямившись, указал на пожилую японку. — Это Эко. Она была домохозяйкой еще у моего отца.

Затем, обратившись к женщине, сказал ей несколько слов по-японски.

Сэвэдж уловил свое имя и имя Рэйчел.

Эко поклонилась.

Сэвэдж с Рэйчел сделали то же самое.

По тропе прохрустели шаги. Сэвэдж увидел подходящего к ним молодого человека. У него было узкое лицо и высокий лоб. Он, как и Эко, носил сандалии и был одет в белое ги каратиста, повязанное коричневым поясом.

— Это Кури, внук Эко, — представил молодого человека Акира. Ответно улыбнувшись и поклонившись, Акира заговорил с юношей и представил ему двух своих спутников.

Кури поклонился.

И снова Сэвэдж с Рэйчел ответили тем же.

— Когда я приезжаю домой, — сказал Акира, — то стараюсь быть сэнсеем для Кури. В боевых искусствах он достиг отменных результатов, хотя его владение мечом нуждается в доработке. Ни Кури, ни Эко по-английски не говорят, но я уверен в том, что они будут полностью удовлетворять ваши нужды.

— Мы благодарим вас за гостеприимство, — сказала Рэйчел.

— У тебя японская душа. — Акира одобрительно посмотрел ей в лицо, а затем что-то быстро приказал Кури и Эко, которые тут же исчезли. — Для меня большая честь, — обратился он к Сэвэджу и Рэйчел, — пригласить вас в свой дом.

В тени на низком крыльце под нависающей над ними крышей Сэвэдж снял ботинки, успев скинуть их до того, как Акира снял свои. Ему хотелось показать Акире, что он помнит все, что тот ему говорил перед отлетом из аэропорта имени Даллеса. Рэйчел последовала его примеру. Акира одобрительно кивнул, поставил свою обувь рядом с ихней, открыл дверь и отступил в сторону, пропуская вперед гостей. Лампы на окнах освещали комнату теплым светом. Вдыхая аромат благовоний, Сэвэдж восхищенно смотрел на полированные кедровые балки, проходящие под самым потолком: пространство между и над ними как бы расширяло границы небольшой комнаты, и она казалась большой. Белые стены с решетчатой структурой были сделаны из бумаги, на которую предметы из другой комнаты отбрасывали тени. Пол был покрыт прямоугольными матами из рисовой соломы, которые, как объяснил им Акира, назывались татами. Их упругая ребристая поверхность массажировала ноги Сэвэджа.

Рэйчел подошла к нарисованной тушью картине, висящей на стене. С точностью и яркой четкостью она воспроизводила сидящего на голой ветке голубя.

— Не думаю, что когда-нибудь видела что-либо столь же… — когда она повернулась к мужчинам, ее глаза блестели.

— Шестнадцатый век, — сказал Акира. — Мое хобби. Коллекционирую классическое японское искусство. Можете не сомневаться — очень дорогостоящее хобби. Но зато я им полностью удовлетворен, — протянув руку, Акира отодвинул в сторону участок стены, открыв таким образом своеобразную дверь в другую комнату. — Не желаешь взглянуть на другие?

— Если можно.

Следующие двадцать минут Сэвэдж бродил по дому, пораженный открывшейся ему красотой. Странное ощущение перемещения во времени все возрастало, когда Акира переводил их с Рэйчел из комнаты в комнату, открывая изумительные произведения искусства. Шелковые ширмы, скульптура, керамика, картины, нарисованные тушью. Элегантная простота изображений — природы, бьющихся насмерть воинов — заставляла Сэвэджа время от времени задерживать дыхание, словно оно могло развеять хрупкость изящества.

— Все, что я вам показал, имеет одну общую черту, — наконец подвел итог Акира. — Эти произведения были созданы самураями.

Рэйчел удивленно взглянула на него.

— Военные люди посвящали себя мирным искусствам, — сказал Акира.

Сэвэдж вспомнил, что Акира говорил по этому поводу раньше. В двенадцатом веке самураи заняли особое место в культуре нации. Местечковые военачальники, или даймио, нуждались в абсолютно преданных и свирепых воинах-защитниках для контроля над регионами владения. В следующем веке из Кореи в Японию проник дзен-буддизм. Эта религия, настаивающая на тотальной дисциплине души и тела, очень подошла самураям, которые поняли практическую ценность регламента, делающего руку, держащую меч, продолжением души. Действовать бездумно — отвечать лишь на пульсацию инстинкта — значило ускорить победу над врагом, планирующим каждый ответный удар. Дополнительным подспорьем дзен-буддизма было то, что религия поощряла медитацию, дабы очистить мысли и постичь суть вещей.

Самураи воспитывали в себе пренебрежение к смерти и безразличие к победе, входя в каждую битву с нейтральной внимательностью, индифферентные — но подготовленные — к жестоким требованиям каждой секунды боя.

— Какое-то время правящий класс презирал грубых воинов за то, что приходилось прибегать к их профессионализму, — объяснял Акира. — Самураи отвечали тем, что изучали судебные законы и искусство юриспруденции и время от времени смещали снобистскую элиту, которая над ними насмехалась. Эти рисунки, скульптуры и керамика — изумительные примеры самурайской преданности культуре дзен. Они успокаивают душу, приносят мир и сосредоточенность, источая их во вселенную. Но основное искусство самураев — это их мечи.