Большая Засада - Жоржи Амаду

Однажды серым, дождливым вечером они с Дивой возвращались под неутомимой мелкой моросью из Дамского биде, где купались и стирали белье, и Ванже заговорила, просто так, будто бы без всякой задней мысли:

— Баштиау закончил дом. Я видела — загляденье!

— Я слыхала.

Они шли молча — казалось, сказать тут больше нечего, — но, пересилив предрассудки и неловкость, Ванже продолжила:

— Сеу Баштиау парень хороший. Он говорил со мной и с Амброзиу.

— О чем, мать?

Она ответила не сразу, как будто через силу:

— Сейчас узнаешь.

Они остановились перед лачугой, которую подпирали сваи. Внизу был свинарник, и поросята ковырялись в остатках жаки и плодах хлебного дерева. Ванже молчала, словно думала или вспоминала о чем-то, забыв о вопросе. Сверху доносился плач ребенка Лии и Агналду. Она решилась:

— Мы не можем тут так все устраивать, как это было в Мароиме. Там мы каждое воскресенье ходили в церковь, слушали мессу и проповедь падре. Если бы какой-нибудь наглец только заикнулся о том, чтобы жить с моей дочерью без свадьбы, без обручальных колец, даже не знаю, что бы я ему ответила. Ничего хорошего бы не сказала, это уж точно. Еще бы! Жаузе и Агналду женились, что уж о тебе говорить — ты же девочка! — Она развела руками, будто в подтверждение своих мыслей. — Ну а тут кто женится? Тут ни падре, ни часовни, чтобы помолиться. Зато тут земли вдоволь, сколь душе угодно. Это не то что там, где мы на чужой земле горбатились. Мы тут хорошо устроились: местечко, конечно, глухое, но всяко лучше, чем там.

Ванже пыталась быть объективной, видеть вещи такими, какими они были. Она покорно взглянула на дочь — та уже женщина, ей пятнадцать, самый возраст, чтобы выйти замуж или найти сожителя. И если она припозднится, то кончит на Жабьей отмели, проституткой. Жили бы они в Мароиме, то пошли бы к падре, назначили день свадьбы. Но они были в Большой Засаде, а тут ни тебе священника, ни тебе церкви — ничегошеньки тут нет. Лучше пусть сожительствует во грехе, чем ловит клиентов на Жабьей отмели, бедняжка.

— Баштиау хочет с тобой жить. Он дал мне слово, что, когда святая миссия придет в Такараш, вы поженитесь, что тут уж я могу быть спокойна. У него в доме всего вдоволь и еще сверху, ни в чем недостатка нет. Кровать большая, железная, двуспальная — он ее в Итабуне купил. Зеркало на стене. — Под конец она добавила, убеждая ее и себя: — Баштиау парень хороший.

Дива опустила глаза, улыбаясь уголками рта:

— Замуж? Не надо, мать, замуж.

Ванже вздохнула — удивленно или облегченно? Она неотрывно глядела на хибару, где они жили буквально друг на друге будто скотина в свинарнике. Она еще не все рассказала: Баштиау обещал, что сразу, как закончит с мостом, справит им новый дом. Хороший парень этот Баштиау да Роза.

Ах, почему Господь не направит святую миссию прямо в Такараш? Вот прямо сейчас, Господу всемогущему это ничего не стоит — только пожелать! Но Господу есть о чем думать, он занят Царствием Небесным и сильными мира сего, он не может терять время на глупости жалкой старухи. Полная противоположность Богу Фадула — доброму Господу маронитов, родному и близкому, который всегда рад помочь, — Бог Ванже был Вечным Отцом, Высшей Сущностью, Царем Царей, высоким и далеким. Поди узнай, когда монахи выйдут на станции в Такараше, чтобы с крестом в руках сражаться с грехом, налагать покаяние, крестить детей, женить сожительствующих.

«Сожитель» — слово дрянное. Но что же тут поделаешь? Попросить Баштиау подождать? Доколе? Дива тут в селении не единственная барышня на выданье. Старшая дочь Жозе душ Сантуша, косая Рикардина, дает каждому встречному и поперечному, и если еще не перебралась на Жабью отмель, то лишь потому, что отца боится, а он хочет, чтобы та в поле помогала. Младшие — Изаура и Абигайль, красотки, — обе глаз на каменщика положили, и одна бесстыднее другой. Все в Большой Засаде знали, что Баштиау да Роза побелил гостиную и спальню, вырыл колодец и соорудил печку, чтобы привести в дом женщину, чтобы жить с нею. А претенденток сколько хочешь: стоит ему щелкнуть пальцами, как они прибегут и за счастье почтут — что барышни, что проститутки. Это вам не Мароим. В Большой Засаде ни церкви, ни падре, тут о свадьбе даже думать не след.

Ванже погрузилась в эти печальные размышления, а когда пришла в себя, Дива уже исчезла. Замуж не надо — с этим она согласилась и тем самым будто камень с души сняла. А что, если бы она заартачилась?! Баштиау да Роза в знак уважения испросил согласие Амброзиу и Ванже, чтобы в воскресенье, как закончится ярмарка, привести Диву в дом, что на Ослиной дороге. Если бы они жили в Мароиме… Но они жили не там. Пусть будет так, как того хочет Господь. И она снова вздохнула.

Сумеречные тени сгустились, накрыв тьмой реку и плантации, — здесь, в долине, ночь опускалась внезапно. Дива сошла вниз по грубым ступенькам с узелком в руках, подошла к Ванже, которая, с тех пор как та ушла, с места не сдвинулась:

— Благослови, матушка.

— Куда ты? К Баштиау, должно быть, куда же еще!

— Я ухожу, матушка.

— Баштиау назначил на воскресенье, после ярмарки. Тут спешить ни к чему.

— Я ухожу к Тисау. Чтобы жить с ним.

25

Первые звезды, бледные на сером небе. На пустыре первые караваны. Мужчины накрывают головы и груз мешковиной. Под мелким дождем, неся в руках узелок с пожитками, Дива перебралась через реку и направилась к кузнице — там и жили, и работали. Дровяной печи там точно не было, зато были горн и жаровня, чтобы готовить еду. Насчет зеркала она не знала. В узелке у нее был металлический веер, в него можно смотреться, это и зеркало, и портрет — так придумал негр-колдун. При мысли об этом она улыбнулась.

Дива любила его и желала с тех пор, как пришла в Большую Засаду, вся в пыли и грязи, мертвая от усталости. Уже тогда она положила на него глаз — широкое смеющееся лицо, голый торс, шкура кайтиту на поясе, прикрывающая срам. Она думала встретить турка, а встретила своего мужчину. Ночью в гамаке могучий запах — дух, вонь, аромат — захватил ее, заполнил тело и душу, сделал женщиной. Она уже принадлежала ему, еще не познав его тяжести, наслаждения от его дубинки.

Баштиау да Роза хороший парень, блондин с голубыми глазами, гринго и все такое, и дом у него — полная чаша, но ее мужчина, тот, что горячил ей кровь и являлся ей во снах, был негр Каштор Абдуим, кузнец по прозвищу Тисау. Она шла по собственному желанию, несла в правой руке узелок, а в левой — сердце.

Стоя на коленях, Тисау удерживал ногу ослицы Ламире, прилаживая ей новую подкову с молотом наготове. Эду, подмастерье, стоял позади него, подавая гвозди, а мальчишка Трабуку, помощник погонщика, любовался его ловкостью. Дива остановилась перед ним и улыбнулась. Каштор тоже улыбнулся, и даже если удивился, то не показал этого. Они и словом не перемолвились: он опустил молот на гвоздь, мул ничего не почувствовал. Дива переступила порог, и ее приветствовали Гонимый Дух и Случайная Радость. Она вошла в дом, в свой дом.