Охота полуночника - Ричард Зимлер

Не успела я войти, как Большой Хозяин Генри схватил меня за руку. Возможно, я почистила что-то неправильно, подумала я, и мое сердце отчаянно заколотилось. Но тут он поцеловал меня в лоб, словно был моим старым другом.

— Ты такая нежная, Морри, — сказал он. Потом предложил мне бокал вина. — Ты еще не пробовала вино, правда? — спросил он. Глаза были добрыми, и он не походил на пьяного.

Я покачала головой, и он поднес бокал к моим губам. Вино было сладким и липким. Он сказал, что у меня розовый язык. Он удивлялся, почему у негритянских девчонок всегда такие розовые языки. Потом рассмеялся и попросил меня не обижаться на его любопытство. Он встал на колени, стащил с меня башмаки и начал растирать мне ноги.

— Морри, ты пей, я сам все сделаю, — прошептал он.

Я допила вино, он поднялся на ноги и забрал у меня бокал. Он облизал ободок, подмигнул мне и поставил бокал на ночной столик. Когда я увидела, что он расстегивает брюки, я поняла, зачем меня взяли в домашние рабыни. Это не имело никакого отношения к тому, как хорошо я умею чистить серебро или гладить.

Возможно, я стала думать об этом уже после всего. Я не очень хорошо помню, о чем думала в тот момент, потому что ужасно боялась, как стыдно будет папе, когда он все узнает.

— Пожалуйста не делайте мне больно, Большой Хозяин Генри, — умоляла я. Я так боялась, что он оставит на мне синяки, которые все увидят.

— Больно не будет, если ты сама не захочешь, — ответил он. — У тебя уже есть женские крови, поэтому ты должна была ждать, что это рано или поздно случится.

— Я не готова, — просила я.

— Очень даже готова, — рассмеялся он в ответ. — Уж я-то чувствую, что ты готова, а мои руки не лгут. — Он взял мою руку и положил ее туда, куда ему хотелось. — Видишь, что у меня для тебя есть? — Он ухмыльнулся, увидев, как быстро я отдернула руку. — Может, пока он тебя и пугает, но ты будешь думать, что он по-настоящему замечательный, когда станет твоим. Поверь мне, я знаю, что вам, девушкам, нравится.

Очень скоро он лежал на мне, он толкал и стонал, и я чувствовала, как от него пахнет духами, словно он искупался в них.

— Пожалуйста Большой Хозяин Генри, не делайте этого со мной.

— Через несколько минут ты будешь удивляться, зачем так сопротивлялась. И поймешь, зачем Господь создал тебя на этой чудесной зеленой земле, глупая негритянка.

Он заговорил о Господе, и я вспомнила про Ветхий Завет в кожаном переплете, который хранила под подушкой. Папа говорил, что его напечатали в самом Лондоне, сто лет назад, так что я решила, что он должен стоить больших денег. Я сказала Хозяину, что отдам ему этот Ветхий Завет.

— Ты что, не знаешь, что единственное Писание, которое мне нужно, находится у тебя между ног? — спросил он.

Всегда наступает минута, когда вы понимаете, что сопротивляться бессмысленно. Я это тоже поняла, поэтому закрыла глаза и постаралась умереть. Но ничего не получилось. Мне казалось, что он засовывает в меня разбитый стакан. Сколько бы я ни умоляла, он продолжал это делать. Я не могла кричать и просить о помощи. Если мне суждено умереть, значит, я умру, и ничего тут не поделаешь. Я бы предпочла умереть в любой день недели, лишь бы никто ничего не узнал.

Я помню, как он шептал мне на ухо:

— Теперь ты моя, всей своей негритянской душой.

«Нет, не твоя», — думала я. И начала шептать строку из Книги Пророка Иезекииля, словно она могла защитить меня: «И дикие звери не будут пожирать их…»

Странно, но это все, что я запомнила про тот, первый раз — как я шептала всякие безумные вещи, все, что только могла вспомнить, будто звук моего голоса мог меня спасти.

Потом он сказал:

— Ты худшая из всех, кто у меня был, Морри. В тебе нет искры, нет огня. Ты мертва внутри, негритянка.

Он похлопал меня по заднице и отправил обратно в мою комнату, но я выбежала из дома и бежала всю дорогу до леса. Я так сильно хотела выскользнуть из своей замаранной кожи, что дрожала и не могла прекратить эту дрожь. Я знала, что должна постараться забыть о том, что со мной произошло, или же мне придется рассказать об этом папе. Я не могла управлять временем, но немного справлялась с расстоянием, только это и могло мне помочь остаться спокойной. Когда я достаточно далеко отошла от хижин и Большого Дома, я начала взывать к маме, потому что не хотела обременять тем, что со мной случилось, никого из живых. Я упала на четвереньки, как раздавленное животное, в которое он меня превратил, и молила ее помочь мне. Мне казалось, что он вырвал из меня мою лучшую часть, и осталась только кровь. Я рассказала это маме. И сказала ей, что не знаю, кто я теперь.

Я сказала ей, что меня напугало то, что я — больше не я, и то, что он забрал мою душу. Она не ответила, хотя я знаю, что она ответила бы мне, если бы могла.

Когда слезы кончились, я набрала пригоршню воды из реки и вылила ее туда, где он вломился в меня. Потом шагнула в реку и села в воду прямо в одежде. Может быть, я пыталась убедить саму себя, что все еще жива и могу испытывать холод.

Это прозвучит довольно странно, но, когда я вышла на берег, я набрала испанского мха с низкой ветви кипариса и тоже приложила его туда. Я держала там мох и все шептала ту строку из Книги Пророка Иезекииля, и старалась, чтобы ветер уносил мой голос прочь: я надеялась, что так я больше никогда не почувствую эту боль.

Двенадцатилетняя девочка не готова к тому, что с ней сделают такое. Ни одна.

Я столько раз хотела рассказать папе, что делал со мной Хозяин, но мне никогда не хватало храбрости. И то, что это оставалось тайной, было хуже всего. Я считала, что я полное ничтожество.

Каждый раз, когда Хозяин трогал меня, мне казалось, что он вырывает из меня еще часть. Все, что я знала, это то, что части меня исчезают, и что именно они делали меня той, которой я была. Так что с каждым днем я все дальше отходила от той личности, которой была раньше.

И весь тот окровавленный мох, который я оставила на реке… Может, я хотела, чтобы кто-нибудь нашел его, хотела, чтобы узнали о том, что он сделал со мной.

Я читала Ветхий Завет при свете единственной свечки: Будь милосерден к нам, Господи, ибо мы страдали достаточно…

Я засыпала, положив корешком вверх эту чудесную книгу, открытую на Псалме Сто Двадцать Третьем, на то место, где он делал мне так больно: это был мой щит; и я молилась, чтобы не понести от Хозяина.

Я надеялась: если он вырвет из меня много того, что хранилось в глубине моей души, я уже не смогу иметь детей, и это будет хорошо. Поэтому должна признаться — иногда, когда он ложился на меня, я думала «Рви, выдергивай еще, вырви все и не оставляй ничего, чтобы ничто не смогло прорасти…»

После того, первого, раза я увидела утром папу. Я почти не спала и не смогла удержаться от слез, когда увидела его. Но я солгала и сказала только, что тоскую по маме. Он крепко обнял меня, я вздрогнула, и он спросил: