Капитан Пересмешника - Мира Вольная

Есть я хотела однозначно больше, чем лицезреть богиню, поэтому явление Ватэр оставила без должного внимания.

Какая разница, в конце концов, ее все равно нельзя обидеть или вывести из себя.

Бывшая ведьма на этот раз появилась сидя верхом на левиафане, есть на его спине, конечно, было сродни кощунству, но желудку на мои моральные принципы было глубоко плевать, поэтому я, сложив крылья, с еще трепыхающейся рыбой в лапах осторожно села на гладкую чешую, мысленно извиняясь за свое поведение.

— Я готова заключить с тобой новый контракт, — начала Ватэр, безразлично глядя на мои попытки осторожно уничтожить рыбу.

«А я не готова», — ответила мысленно, понимая, что она все равно услышит.

— Что это значит?

«Ты же видишь, знаешь, я нашла решение. Ты опоздала», — ответила, глотая куски практически все еще живого мяса. Плоскобрюх был не очень вкусным, зато питательным. Этой рыбки мне хватит примерно до следующей середины дня.

— Ты нашла решение только одной своей проблемы, новый контракт позволит решить другую.

«Зачем тебе я, Ватэр? Или тебе нужен «Пересмешник» и вся егокоманда?»

— Команду можно собрать и новую, а ты… Ты просто удобна, в отличие от меня и моих созданий, — ведьма погладила по голове левиафана, — ты — дитя земли, ты сможешь выполнять мои поручения.

«Нет».

— Я дам тебе больше свободы, — невозмутимо продолжала гнуть свою линию бывшая лекарка, — ты сможешь дольше бывать на суше, не будешь так сильно привязана к «Пересмешнику».

«Нет».

— Подумай, Калисто, ведь все останется по-прежнему. Ты любишь океан, ты любишь свой корабль, любишь соль в волосах и на коже…

«Нет».

— … а еще ты любишь волка, — я выплюнула, ставшее вдруг горьким мясо, я обернулась.

— Не смей. Ты ничего не знаешь о любви, ты понятия не имеешь, что это такое. Из-за твоей глупости, самонадеянности, гордыни я пятнадцать лет не была дома. Я пятнадцать лет не видела ничего кроме воды, горькой и холодной. Я пятнадцать лет смотрела на то, как не выдерживают и ломаются близкие мне существа. Совсем недавно ты напилась крови Роберта, Вольфа, Пака, Якоба и Реми. Совсем недавно океан поймал их. Я больше не хочу через это проходить, я больше не хочу убивать своих пиратов, я устала разочаровываться. Ты потеряла только одну душу Ватэр, я — тридцать две.

— А я слышала, что ради любви обитатели суши готовы на все.

— И сколько ты нам дашь, Ватэр? Тридцать, сорок лет? Сто? — скривилась я.

— А сколько ты хочешь?

— Жизнь…

— Забирай, — не дослушав, оборвала меня ведьма.

— … и посмертие.

— И ты, та, что так заботится о чужих душах, готова оставить без души меня, навеки?

— Ты сама от нее отказалась, — дернула крылом. — По сути, ты — пустая оболочка. Ты не испытываешь ничего, так почему ждешь, что я буду испытывать что-то к тебе? Как я могу сострадать камню, песку под моими ногами, железной кружке, канату? От них мне и то больше прока, ты же ничего, кроме неприятностей, не несешь.

— Но ты любишь меня, — растянула Ватэр в улыбке свое подобие губ, в неживой, неестественной улыбке, так безжизненно улыбаются только карнавальные маски.

— Не тебя. Я не знаю, какая ты, Ватэр. Ты сама этого не знаешь. Сейчас перед собой я вижу чучело, марионетку, набитую истолченными костями, морской водой и водорослями.

— Ты несправедлива.

— Пусть.

— То есть, это отказ.

— Да.

— Ты же знаешь, что я получу свою душу, так или иначе, — сделала ведьма шаг вперед. — Не это ли сказал шаман?

— Знаю и понимаю, на что иду.

— Тогда ты умрешь, либо умрет он так, как ты видишь это понятие, — все так же ровно произнесла Ватэр, и левиафан начал погружаться под воду.

— Тоже знаю, — прошептала и взмахнула крыльями. Взлетела к облакам и закричала. Громко, истошно, отчаянно. Как кричат птицы, поднимаясь в небо в последний раз. Боль и злость и любовь. И такое отчаянье, больше которого нет ничего. Ни неба, ни воды, ни земли. И ветер разнес мой вопль на десятки, сотни, тысячи взмахов вокруг. Если бы сапсаны умели плакать, я бы плакала, а так только кричала, только драла себе горло и летела вперед. Тут итак достаточно соли, а я не имела права останавливаться.

Твою мать, я даже злиться на Ватэр в полной мере не имела права, ведь это только мое решение, и я действительно была несправедлива к ведьме.

Лишь одно мое желание, одна предательская, скользкая, как морской угорь, мысль, и все можно изменить, переиграть. И я увижу маму и папу, Мора, а Тивор будет стоять рядом и держать меня за руку… Вот только не могу.

Разорвать бы себя на две части, распороть когтями вдоль… Дурная, дурная Калисто!

Как же ты будешь смотреть волку в глаза? Как же ты будешь оправдываться, где же ты найдешь слова? Есть ли вообще в мире, слова способные объяснить ему, способные показать ему? Наверное, все же стоит отправить родителям вестника.

Дурная, дурная птица!

Тивор Железный Волк, Сын Каменной Стаи, Черный Страж Великого князя Малейского

Я собрал долбанный артефакт к обеду третьего дня. И на это ушли почти все мои силы, когда я поставил последний осколок, то просто рухнул на спину и закрыл глаза, чтобы не видеть черных мушек. Обожравшийся чужой энергией хаос никак не мог успокоиться. Вот оно проклятье магов хаоса: стихия так легко втягивает в себя все без разбора, перемешивая и сплетая в убийственный клубок, что потом хочется только сдохнуть. Излишки магии срочно надо было куда-то слить, куда-то деть, кому-то передать, иначе просто взорвусь.

Я перевернулся на бок и уставился на плоды своей работы. Пока все еще немного тусклая звезда спокойно лежала в ладонях каменной статуи на нрифтовой подложке, и такая мощь разливалась вокруг, что вдох можно было сделать через два на третий. Кристоф силен? Да князь по сравнению с этой хренью — ребенок беспомощный.

Осколки вставали на место неохотно, постоянно сопротивлялись, били по морде и рукам своей стихией, выскальзывали из пальцев, не желали подчиняться. Я сражался и боролся с каждым чуть ли не насмерть, весь провонял потом, разодрал когтями ладони, сточил клыки до основания, перестал вообще контролировать хаос.

Не до того было.

Кипела в венах кровь и крутило все тело от избытка энергии и перенапряжения, глаза налились кровью, а башка трещала так, что хотелось ее оторвать.

Но стоило очередному камню оказаться там, где ему и положено, как осколок тут же будто врастал в своих соседей, намертво сплавлялся с ними, переставал сопротивляться, и щупальца уже общей силы тянулись ко мне.