Великий Гусляр т.3 - Кир Булычев

время разрывался. Разрывался между любовью к Маше и невозможностью построить с ней настоящую дружную семью, разрывался между любовью к дочкам и невозможностью играть с ними на лужайке или кормить их кефиром из соски. Да и как это сделаешь, если, только вылупившись из икринок, его доченьки кинулись на охоту за жуками, лягушками и прочей озерной мелочью.

Тяжело было Стендалю и на службе. Ну не мог он стать источником нездоровой сенсации. Представляете заголовок статьи: «Молодой журналист ждет, когда его двадцать шестая дочь вылупится из икринки», «Нам с милой уютно под водой!», «Где твой хвост, невеста?»? Эти заголовки снились Стендалю, и он вскакивал в поту с криком: «Мама, что они со мной сделали!». Его мама Раиса Федоровна, которая не знала точно, что происходит с сыном, но понимала, что происходит неладное, утешала Мишу как могла, приносила холодный чай с мятой и поила на сон грядущий отваром из столетника.

Лишь близкие друзья — Удалов, Минц и Грубин знали о тайне Стендаля и даже надеялись, что все образуется. И хоть формально Стендаль оставался холостяком, а русалка Маша, как и все русалки, пребывала в девках, для друзей они составляли молодую семью, о которой следовало заботиться.

Кто, кроме профессора Минца, мог бы вызвать из Ганновера тамошнюю ихтиологическую знаменитость, выходца из рода Шереметьевых, ветеринара Шлотфельдта? Кто, кроме Саши Грубина, смог бы изобрести автоматическую кормушку для девочек, которая выдавала им строго отмеренные порции пищи и витаминов, разработанных профессором Минцем? А кто застолбил весь южный низменный, болотистый берег озера надписями «Купание и ловля рыбы запрещены!», «Внимание! Повышенное содержание технеция и калифорния!», «Вход и распитие воспрещены по причине энцефалитного клеща!»? Разумеется, это сделал трудолюбивый Удалов и этим отпугнул от озера рыболовов.

Теперь, когда читатель полностью в курсе необычных событий, имевших место на берегу и в глубинах озера Копенгаген, он поймет, почему Михаил Стендаль так испугался «мерседеса», нагло затормозившего возле редакции газеты «Гуслярское знамя», и почему он срочно повел кладоискателей к Удалову — старшему находчивому другу.

Ни Стендаль, ни Удалов ни на секунду не поверили в историю с подводным кладом. Нечего здесь было делать Ивану Сусанину и ведомым им полякам — в эти места в семнадцатом веке даже бурые медведи не осмеливались совать носы.

Было очевидно, что Собачко и Салисов откуда-то пронюхали о местных русалках и возжелали на них заработать, а может быть, запланировали нечто еще более страшное.

* * *

О погребе в руинах замка помещика Гуля знали единицы, даже среди русалок, но, как сказал по-немецки Иван Андреевич, молодую поросль следовало бы эвакуировать в более надежное место. А такого в лесу не было.

— Отвезем их ко мне домой, — молил Стендаль. — Моя мама так хотела, чтобы у меня были дети.

— Только не двадцать шесть, — отрезал Удалов. — Как она их будет отличать?

Стендаль только махнул рукой — он и сам понимал, что его предложение относится к разряду платонических. Исход встречи с внучками для нервной мамы мог быть только трагическим.

Снаружи доносился некий неясный шум, встревоживший Удалова. Он решил, что должен немедленно выбраться наверх и посмотреть, что там творится, и, если опасность реальна, попытаться еще раз изобразить Сусанина и отвести ее в сторону. Стендаль вызвался сопровождать его так же, как и тетя-русалка. Маша осталась с ихтиологом стеречь бак, который они принялись забрасывать сухими ветвями.

Как и следовало ожидать, шум производили выбравшиеся из болота Собачко и Салисов, грязные, мокрые, злые, но в то же время торжествующие.

— Черт побери, какая трагическая ошибка! — вырвалось у Стендаля.

Проследив за его взглядом, Удалов понял, что произошло.

Оказывается, кладоискателей сопровождал, медленно вплывая в озеро из ручья, сам пан Водограй — личность отвратительная, вредная, но почти никому лично не известная.

Еще со времен помещика Гуля он каким-то образом перебрался в эти края из Волги, где его не терпели, и обосновался в болоте, страшно завидуя русалкам, плескавшимся в чистых озерных водах. Почему-то эта хитрая злобная бестия полагала себя поляком и требовала, чтобы его именовали паном, на что не имела никаких прав. Но, кстати, водяной не имел прав и на то, чтобы носить пришитые к голому голубому телу генеральские эполеты французского Иностранного легиона и лампасы от генеральских брюк.

Водограй, которого на Копенгагене все звали просто водяным, неоднократно пытался сблизиться с кем-нибудь из русалок для продолжения рода, но даже самые некрасивые и одинокие из них этого себе не позволяли.

Так он и вековал в болоте, нападал на лягушек, порой ловил и пожирал нутрию или кролика, если тот лез выкупаться в самую жару. Рассказывали, что он утопил двух маленьких девочек, которые пошли за грибами и пропали без вести. Но это было еще до войны, и факт этот теперь трудно проверить.

Хоть его не любили, но давно уже привыкли к нему, звали то дядей, то дедушкой, пользуясь его глупостью, устраивали розыгрыши, а то со скуки водили вокруг него хороводы.

Внешность пана Водограя оставляла желать лучшего не только с человеческой, но и с рыбьей точки зрения.

Водограй являл собой желеобразный студенистый шар, к которому снизу были прикреплены короткие лапы с перепонками, с боков были приделаны руки тоже с перепонками между пальцев, а венчала это сооружение круглая нашлепка с белыми глазами, которую условно называли головой.

Водограй порой выбирался на берег, ворошил добро, брошенное на берегу туристами выходного дня, и если находил там газету, то прочитывал ее от корки до корки. Так что он знал о переменах в стране, о падении Варшавского договора, отделении прибалтийских республик и даже Украины. Когда же он узнал о желании Польши вступить в НАТО, он назло ей объявил о своем вступлении в Коммунистическую партию СССР, потому что лишь она одна могла вернуть империю, без которой Водограю жить далее не хотелось.

Будучи водяным немолодым, Водограй знал грамоту и держал на болоте под пнем много бумаги и карандашей из трофеев, собранных за столетия, — то подберет нужную вещь на берегу, то снимет с утопленника, то сам кого утопит за авторучку или хороший блокнот. Высушит потом на солнышке — и в дело.

Никто не знал в лесу, что Водограй — графоман-кляузник. За свою жизнь он написал тысячи анонимных писем на всевозможные злобные темы. Но обратного адреса он никогда не указывал, поэтому никто не мог принять мер против птиц, которые слишком громко поют, против комаров, которые слишком тонко пищат, против людей,