Тайна семьи Вейн. Второй выстрел - Энтони Беркли

Едва мне предстало это из ряда вон выходящее предположение, как я принялся тщательно исследовать его. Насколько мне известно, до сих пор я никогда не бывал влюблен, так что не мог судить об этом состоянии. Однако мне представлялось, что будь я влюблен в мисс Верити, то уж точно сам хотел бы жениться на ней. Хочу ли я на ней жениться? Несомненно (понял я с облегчением) – нет, не хочу. Эльза, конечно, очаровательная девушка, а по сравнению с Арморель, так и вовсе совершенно идиллическая. И все же бесполезно было бы отрицать, что она обычная пустышка. Характер ее заключался скорее в отсутствии недостатков, нежели в наличии достоинств, и уж никоим образом она не являлась подходящим материалом для оттачивания ума. Идиллия радует – но тянет ли жениться на ней? Восхитительно на досуге провести с Теокритом часок-другой, однако его не станешь читать утром, днем и вечером.

Да, мне нравилась Эльза Верити. Я от всего сердца сострадал ее невинности, жаждал уберечь ее – так можно волноваться из-за нежного цветочка, выросшего слишком близко к большой дороге. Но любить ее? Нет, слава богу, тысячу раз нет.

Что-то я рассказываю не очень складно. Прошлую главу я начал с того, что наутро после злополучной истории с бассейном Арморель пригласила меня помочь ей нарвать колокольчиков. Я вежливо отказался, потому что Джон выбрал в лесу место, где предполагалось разыграть сцену убийства, и мне надо было ознакомиться с ним и подготовить кое-что к самому действу. Покончив со всем этим, я посмотрел на часы и убедился, что еще всего лишь одиннадцать. Представление воображаемой ссоры в доме было назначено на двенадцать, и я не питал ни малейшего желания при ней присутствовать. Выходит, ничто не мешает мне уделить полчасика Арморель и колокольчикам.

Я, несомненно, уже дал понять, что меня ничуть не привлекает тип девушек, который воплощает собой Арморель Скотт-Дэвис – с неизменными сигаретами и губной помадой. С другой стороны, ее искренние попытки загладить хамскую выходку кузена растрогали меня, и, решив вознаградить их, я зашагал вдоль ручья к поляне с колокольчиками. Должен сказать, Эльза Верити уехала в Будфорд со Скоттом-Дэвисом на его автомобиле под предлогом покупки накладной бороды для де Равеля: несчастный болван заявил, что никак не может играть обманутого мужа без бороды. Он и не подозревал, что в реальной жизни отлично обходится и без всяких бород! Однако сам факт исчезновения мисс Верити придавал вчерашним словам Этель зловещую весомость.

Лесок, где растут колокольчики, занимает площадь около акра; он тянется по нижней части крутого склона долины, а с другой стороны огражден ручьем, пройти через который можно по тропинке, что бежит вдоль ручья и более или менее повторяет его изгибы. Шагая по тропинке, я время от времени останавливался, чтобы вполголоса окликнуть Арморель. Очевидно, она уже выполнила свою задачу и ушла, и тогда я решил подняться на холм и вернуться к дому через поля. Поднимаясь, я продолжал высматривать, не мелькнет ли вдали светло-коричневое платье Арморель, как вдруг, на полпути через рощу, за очередным поворотом чуть не споткнулся об нее саму. Девушка лежала рядом с букетом колокольчиков, вытянувшись во весь рост и уткнувшись лицом в землю, и даже такому неискушенному человеку, как я, сразу стало ясно, что она горько плачет.

Я остановился в некотором смятении, поскольку всегда старался держаться подальше от женских слез: они крайне эмоциональны, они смущают – а кроме того, чаще всего никак не оправданы. Но слезы Арморель вдобавок ко всему еще и ошеломляли. Не видь я этого собственными глазами, ни за что не мог бы представить ее плачущей.

В обычной ситуации я, само собой, ненавязчиво ускользнул бы прочь, притворившись, будто ничего не видел. Пожалуй, для большей убедительности еще бы и начал насвистывать что-нибудь веселое. В данном случае, увы, это было решительно невозможно: девушка лежала буквально у меня под ногами, да еще и поперек тропинки. Такое не проглядишь.

Я постарался сделать как можно более хорошую мину и с максимальной бодростью произнес:

– Ах, Арморель, вот и вы! Вижу, уже нарвали колокольчиков. Я скажу Этель. Она порадуется.

Арморель вздрогнула и села, отворачиваясь от меня.

Я двинулся было своей дорогой, но вдруг на меня нахлынули угрызения совести. Тщетно я напоминал себе, что женские слезы редко и в самом деле так серьезны, как выглядит со стороны. Надо же мне было хоть как-то утешить бедняжку.

– Что-то случилось, Арморель? – неловко спросил я.

Она, не поворачиваясь, покачала головой:

– Нет. Спасибо. Просто изображаю тут из себя полную дуру.

– Вам помочь? – Я замялся, сраженный нелепым чувством, что наверняка способен помочь очень многим, только вот понять бы, чем именно.

– Нет. – Внезапно она обратила ко мне залитое слезами лицо и заговорила с жаром, для которого иного эпитета, чем «свирепый», не подберешь: – Хотя да, сядьте и расскажите, как вы ненавидите Эрика. Вы ведь его ненавидите, правда? Интересно, так ли сильно, как я.

– Арморель! – запротестовал я, тем не менее уселся рядом с ней.

Она улыбнулась мне дрожащей улыбкой.

– Вы и правда славный малый, Пинки, – продолжала Арморель уже более спокойным голосом, смахивая с глаз слезы. – Под всей вашей чопорной накрахмаленностью скрывается чистое сердце. Большинство мужчин, увидев раскуксившуюся девушку, считают, знаете ли, что это прекрасный повод ее облапить.

– Смею надеяться, – отозвался я сдержанно, – что ни в коем случае не воспользовался бы женским смятением как оправданием столь недопустимых вольностей. Тем более я вовсе не питаю ни малейшего желания, как вы выразились, «облапить» какую-либо девушку.

Однако на ум мне невольно пришло, что в иных случаях (которые можно и не уточнять) подобный прикладной метод утешения был бы мне не столь и противен.

На счастье, Арморель не догадалась о моих недостойных мыслях.

– Ну да, я и не думаю, что питаете, – отвечала она. – Потому-то, должно быть, меня так и подмывает дать себе волю и всласть выплакаться у вас на плече. Вы как, вытерпите?

Странное предложение! Каких-нибудь двадцать четыре часа назад я без тени сомнения осудил бы нескромность распущенной девчонки. Теперь же стало ясно: все обстоит совсем не так. Разве недавние мои предрассветные размышления не подарили мне более глубокое понимание противоположного пола? Надеюсь, я начисто лишен глупой гордости, что запрещает мужчине признать свою неправоту, и вот я чистосердечно заявляю: по крайней мере толика былых моих представлений о женщинах была ошибочна. Например, та же Арморель нынче представлялась мне совсем в ином свете. Я привык считать ее развязной и дерзкой, пустоголовой кокеткой, а теперь начал понимать, что все эти ужимки являлись лишь проявлениями незрелого ума, сознающего свою незрелость, стыдящегося (пусть и без всякой необходимости) своей юности и отчаянно пытающегося казаться взрослым. Помада, румяна и сигареты – не признаки распущенности, а всего-навсего излишества простой и, возможно, не такой уж дурной души. А просьба, что прозвучала минуту назад, – не тщательно обдуманное кокетство, а лишь мольба о сочувствии.