Свободная ладья - Гамаюнов Игорь

«…Он и до этого был худым, – писала Мария, – а тут, когда меня вызвали из охотхозяйства телеграммой, я, увидев его в больнице, не сдержалась, заплакала. Он совсем истаял, стал сухим, как ветка саксаула, да простит меня Бог за такое сравнение. Только глаза его остались теми же, сияли даже ярче прежнего. Он задыхался, кашлял кровью, но думал, что не умрёт, пытался шутить. Велел написать вам, Виктор, о вашем олонештском однокласснике Вовчике Шевцове, живущем сейчас в Таганроге, – он каким-то образом раздобыл наш адрес и написал нам в степь из Таганрога письмо, приглашая к себе в гости – кататься на спортивной яхте по Азовскому морю. Так вот Александр Алексеевич между приступами кашля, за сутки до смерти, говорил о том, что надо, как выздоровеет, собрать своих бывших учеников и студентов, из тех, кто сможет, в Таганроге, на яхте Шевцова, под девизом – «Не теряйте друг друга». Но, видно, не суждено ему было осуществить свою последнюю мечту…»

Виктор знал об этой мечте, она возникла вначале в голове таганрогского инженера-самолётостроителя Владимира Шевцова, когда он, прочитав в газете один из очерков Афанасьева, дозвонился ему по междугородке в Москву, в редакцию. Он расспросил о Бессонове, записал адрес и, рассказав, как проводит лето в своём яхт-клубе, предложил вдруг: «Хорошо бы нам всем тут собраться и с Бессоновым, как когда-то на моторке по Днестру, пройтись по Азовскому морю под парусами».

Удача уже в том, подумал сейчас Виктор, что письмо Шевцова застало Бессонова в живых.

«…Я разбираю гору присланных ему сюда писем, – писала Мария, – чтобы сообщить всем о его уходе. Представляю, сколько народу собралось бы прощаться с ним, если бы это случилось в Молдавии. А здесь его провожали только семья Алексея (он наконец-то решил переезжать на Алтай) и друзья-охотники. Они так хорошо, так сердечно говорили о нём на поминках!.. И вот я перебираю письма тех, кто его помнит и любит, и мне не верится, что он умер. Мерещится: сейчас откроется дверь и он войдёт. Но беда в том, что оттуда, куда он ушёл, никто никогда не возвращается…»

Виктор выдвинул нижний ящик письменного стола, нашарил в кипе бумаг конверт с фотоснимками Бессонова. Снимал его, когда ездил к нему в степь, в командировку. Вот он на крыльце, треплет сидящего рядом дога. А вот с ружьём, в форменной куртке и фуражке егеря, стоит с сыном Алексеем на берегу реки, возле камышовых зарослей.

Не раз Виктор прикидывал, как бы прошёл этот третий период жизни учителя Бессонова, если бы всё-таки – не в безлюдной степи, а хотя бы в сельской школе. Но видимо, душа его просилась именно сюда, в уединение, в камышовый шёпот и посвисты птиц, под звёздную громаду ночного неба, чтобы вспомнить и снова пережить всё то, что в его жизни случилось.

О чём он думал, что видел в те последние больничные часы и минуты, когда задыхался от кашля, проваливаясь в темь небытия? Ведь, как ни надеялся выкарабкаться из нечаянной своей простуды, не мог он не думать о неизбежном расставании с тем дорогим, что должен оставить здесь.

И, пытаясь представить его состояние, Виктор увидел мотающийся на ветру костерок под старыми осокорями, доставшими своими ветвями звёздное небо, а вокруг пляшущего огня – всю их мальчишечью «команду» с ним, учителем Бессоновым, услышал его глуховатый голос, читавший им однажды первую главу «Евгения Онегина». Нет уже тех мальчишек – они стали окончательно взрослыми, даже слегка постаревшими; нечаянно встретившись на улице, вряд ли узнают друг друга. Но ведь костерок тот жив в их памяти, в их душах, он не погас, он не может погаснуть, потому что согревающее пламя его не материального свойства и его прикосновение к человеку – это прикосновение вечности.

Да, конечно, думал Виктор, пламя этого костерка, мальчишечьи голоса, звон тополиной листвы на ветру, бессмертное мерцание звёзд провожали учителя Бессонова, когда он расставался со всем тем, что в его жизни случилось. Но, расставаясь, ведь знал же он, не мог не знать, что остаётся, навсегда остаётся в жизни бывших своих мальчишек, учившихся у него мужеству жить.

…Отложив фотоснимки, Виктор стал листать записную книжку с телефонами – решил позвонить в Таганрог. Ему надо было срочно, сейчас же услышать басистый голос бывшего Вовчика, теперь – Владимира Шевцова, чтобы сказать ему: письмо его дошло, мечта его – проехаться всей нашей «командой» на яхте по Азовскому морю – учителю понравилась. И может быть, одной из последних, мелькнувших в его угасающем сознании картин была эта – взрезающая волну яхта под напряжённо выпуклыми парусами.

3 После отставки

Москва, январь 1990 г.

Из дневника Виктора Афанасьева:

Итак – свершилось!.. Третью волгоградскую статью под заголовком «Претендент» удалось опубликовать в самом популярном сейчас еженедельном журнале. В Волгограде её стали распространять в ксерокопиях, как листовку. Там, оказывается, сложилась мощная оппозиция первому секретарю Калашникову, и моё двухгодичное расследование было ей подспорьем. Обескураженный успехом моей третьей статьи Калашников решил продемонстрировать свою демократичность. Он распорядился перепечатать её в местной прессе со своим демагогическим ответом, подготовленным его помощниками.

Эта демагогия, осточертевшая за все годы советской власти, и подожгла фитиль. За двое суток в Волгограде прошло два митинга подряд! Тысячи людей с плакатами были на центральной площади! На плакатах – цитаты из моей статьи. По первому каналу ТВ эти митинги увидела вся страна. Оскандалившийся обком партии (видимо, по подсказке из Москвы) спешно собрал внеочередной пленум, и Калашникова отправили в отставку. Навсегда!

Мне звонят, поздравляют с прецедентом: впервые за годы советской власти критическая статья стала поводом к снятию крупного партийного начальника со своего поста. Был звонок из радиостанции «Свобода». Выпытывали подробности.

А у нас в редакции – брожение. Всех пишущих уязвляет вопрос: почему эта статья не прошла в нашей газете и Афанасьев отдал её в журнал? На редакционной летучке спросили об этом первого зама. Он, путаясь, долго объяснял, будто редколлегия передумала публиковать третью (за два года) статью одного и того же автора по одной и той же области, разрешив мне отдать её в журнал, близкий нам по позиции. Ну не мог же он, бывший партийный аппаратчик, сказать правду о том, что струсил, побоялся ослушаться команды из агитпропа ЦК. Но искушённые мои коллеги, разумеется, поняли, в чём дело. Тогда, чтобы погасить нараставший шум, вспотевший от волнения зам заявил: «А сейчас руководство приняло решение – отправить Афанасьева в Волгоград, чтобы подробнее рассказать, что там произошло». Ну спасибо!

Съездил. Мне дали целую полосу. Озаглавил её – «После отставки».

4 Ждущие танки

Казалось, эти три августовских дня 1991 года приснились Афанасьеву. И – не ему одному. Вдруг было объявлено: первое лицо государства Михаил Горбачёв в Крыму, в Форосе – под домашним арестом. А на улицах Москвы танки. А по ТВ странная пресс-конференция людей (их называют путчистами), претендующих на управление страной. В их лицах и голосах – ни решимости, ни даже намёка на единую, сплачивающую всех волю, одна лишь плохо скрытая растерянность. И ещё крупным планом – дрожащие руки.