Месть фортуны. Фартовая любовь - Эльмира Нетесова

— Тот Иван, какой в напарниках у Ванечки был, мигом уснул. А Ванятка хочет уснуть, да все шаги ему слышатся. Будто кто крадется к ним по отвалу. Он голову поднимет — никого. Но только глаза закроет, снова шаги слышит. Вначале боялся. Потом даже смешно стало, кто это с ним играет в невидимку — захотел проверить и зажмурился. Слышит — опять шаги. Ванятка лежит, головы не поднимая. Глаза не открывает, даже не шевелится. А шаги уже совсем близко, почти у самого изголовья. Ванятке страшно, хотел напарника разбудить, локтем задеть, да жаль стало. И вдруг слышит голос старика Ивана:

— Жмура? — округлились глаза Капки.

— Того самого! Какой днем раньше помер. И говорит он Ванечке:

— Вымолил я у Бога волю для тебя! В изголовье, когда встанешь, увидишь самородок золотой. Его отдашь начальнику. Он слово свое сдержит! А теперь не залеживайся. Машина на подходе!

Ванятка встал. Смотрит и впрямь в головах у него хороший самородок лежит. Он огляделся. Видит, по отвалу от них волк убегает. Да не какой обычный, а весь из себя — белый. Ванятка напарника разбудил. Рассказал, показал самородок. Волк уже слинять успел. Ну, напарник тот мозги посеял. Понял, что если Ваньку уломает, сам на волю выскочит. И вцепился в самородок. Отдать просит. Ванечка — ни в какую, мол, подарен он мне самим покойным! Тогда Иван за кирку схватился. Мол, не отдашь добром, сам возьму! Силой! Ванятка и скажи, за что меня убивать станешь? Ведь я не враг, здоровья молил тебе у Господа! Не посмеешь руку поднять. А тот в ответ:

— Отдашь самородок, дурак, иль нет? В последний раз спрашиваю?

— От Бога он мне! Как могу отдать? — ответил мальчонка. И тогда Иван поднял кирку. Замахнулся. Ванечка так и остался стоять на месте, а под Иваном земля осыпалась. Обвалом. В траншею глубоченную, где драга работала. Там грязи — до краев. А Ванечка стоит с самородком в руках, хочет помочь Ивану, но ни рукой, ни ногой пошевелить никак не может. Словно столбняк на него напал. Только тот и сумел крикнуть:

— Помогите!

— Тут охрана прибежала! Стали пытаться выволочь. Да куда там! Сами чуть туда не угодили. Землей его засыпало заживо. На глазах у всех. Охрана Ванечку увела от опасного места подальше. А в зоне он отдал, как было велено, самородок начальнику. Тот все документы на освобождение подготовил за один день. Напоследок попросил парнишку показать, где самородок нашел? Ванечка повел их и видит, что отвал весь за ночь осыпался. Словно срезал его кто-то ножом. Начальник зоны от удивления закрутился на месте. Ему, барану, разве понять, что рыжуха не признает ни планов, ни указов. Жлобов не терпит. Она по воле Божьей дается в руки людям добрым. У кого душа и сердце ярче ее света горят. Кому она в добро послужит. Высушит слезы, подарит улыбку. Она не любит липких клешней, жадных шаров и зла. Она показывает зло! Недаром такая тяжелая и холодная в руках, не умеющих делать доброе.

— А Ванечка? Его выпустили?

— Конечно! Седьмого ноября он вышел из зоны. В тот день шел сильный снег. Все зэки видели из машины, увозившей их на прииск, как следом за Ваняткой, шагах в пяти, шел волк. Он был совсем белый… Как снег, как смерть, как воля…

Капка сидела чуть дыша, смотрела на Лангуста широко открытыми глазами.

Старик закончил грустную светлую сказку. А Задрыга никак не могла вернуться из нее — небыли — в свои будни. И все шла по снегам Колымы, холодным и колючим. То ли рядом с Ванечкой, то ли следом за волком…

— Данила возник! — сунул голову в дверь стремач, глянув на Лангуста. Тот засуетился, встал, вышел к парню, шагнувшему в хазу. Обнял его, расцеловал, как родного. Капка пристально вгляделась в необычно теплую встречу. И впервые увидела, что Данилка чем-то похож на Лангуста. Такой же могутный, те же пронзительные, хитрющие глаза, тот же упрямый, тяжелый подбородок с ямочкой посередине. Та же львиная- складка меж бровей, характерная для вспыльчивых, сильных натур, и уши — у одного — у правого — мочка намного длиннее и на ней родинка с маковое зерно, на какой пушистым комком росли волосы.

— Лангуст, а почему ты ни разу не вякнул мне, что у тебя сын имеется? — прищурилась Капка.

Старик онемело уронил руки с плеч Данилки, тупо уставился на Задрыгу, не зная, что ответить девчонке. Он был застигнут врасплох и никак не ожидал этого вопроса.

Данилка смотрел на старика, словно увидел впервые. Он не присматривался к нему, закрутившись в буре новой жизни. Ему было недосуг. Он относился к Лангусту по-доброму, отвечая теплом на его заботу. О большем не подозревал, не искал сходства. Да и забыл, для чего существует оно, это родство? Его сердце давно остыло к тем, кого считал своими.

Данилка оглянулся на Капку, потом на Лангуста. До него враз дошел смысл сказанного. Задрыга ничего не говорила случайно. И парень впервые вгляделся в Лангуста.

— Отец? — парень растерялся от внезапности. Он все детство промечтал о нем. Воображение рисовало сильного, большого человека, с крепкими, пудовыми кулаками и громовым голосом. Самого умного, способного защитить от домашних и от всех соседей. Он — единственный на свете понял бы пацана… Как нужен он был ему тогда — в детстве. Он уберег бы его от подземки. Он взял бы его к себе, приютил бы и обогрел. Дал бы вволю хлеба.

Даниле вспомнились сырые, темные тоннели, где он жил не один год в грязи и холоде, умирая от сырости, постоянного недоедания и побоев. Как трудно было выжить там в одиночку. Никто его не искал, не позвал к себе. Он жил забытым, лишним и ненавистным повсюду: От него отреклись — от живого. Его стыдились.

В своей семье он никогда ничего не знал и не слышал о своем отце. Однажды Данилка спросил мать, кто его отец и где он теперь? Почему они не живут все вместе, как другие? Женщина смахнула слезу, невольно выкатившуюся из глаза, ответила скупо:

— Ему нельзя жить с нами…

На все другие вопросы не стала отвечать. Постаралась отвлечь внимание от темы, самой щекотливой, больной.

Данилку все соседи называли нагулянным. Никто не знал и никогда не видел его отца. Лишь однажды, отшлепав мальчишку полотенцем, после очередного воровства у соседей, бабка сказала сгоряча, забывшись:

— Весь в отца пошел, антихрист окаянный!

Но тут же спохватилась. Отбросила в сторону полотенце, расплакалась, и, притянув к себе внука, просила:

— Прости меня, дуру старую, сиротина наша горькая! Будь умницей, не лезь к соседям. Не срамись, и нас не позорь!

Данилка тогда забыл сказанное бабкой. А вот теперь вспомнилось все. И давнее, и недавнее…

Он считал — Лангуст выделил его из всех лишь потому, что он старше и сильнее. Быстрее других может сгодиться в малине. Потому и внимателен…

Но невольно вспомнилось, как впервые приведя в притон, тщательно выбирал для него шмару. Чтоб молодой и красивой была, здоровой и ласковой. Уступчивой и опытной.

Отыскав почти такую, девка оказалась все же старше Данилки, подвел к парню и сказал: