Псы границы - Андрей Быков

— Когда истинный просветлённый воин вступает в бой, он начинает свой «Последний танец смерти». Он танцует его, как в последний раз, не думая о том, останется ли в живых или нет.

— Как это? — не понял Циркач.

— Вот, например, — продолжил монах, — скажи, Зелёный, если бы ты вдруг узнал, что впереди тебя ждёт самая последняя охота в твоей жизни, разве ты не постарался бы сделать её самой лучшей? Такой, чтоб потом об этой охоте рассказывали легенды. Разве не добыл бы самого редкого и могучего зверя? Или ты, Цыган, разве не постарался бы создать самую лучшую песню, на какую только способен, зная, что это последняя песня в твоей жизни? Такую, чтоб и через сто лет люди пели её и вспоминали тебя? И так каждый из вас постарался бы сделать наилучшим образом то, что он делает в последний раз в своей жизни. Так и просветлённый воин танцует свой танец смерти, как в последний раз и не знает, будет ли он жить в следующее мгновение…

И теперь, глядя на то, как бьётся Дзюсай, я отчётливо понимал, что именно он имел ввиду, говоря о «Последнем танце смерти».

Я никогда прежде не видел подобного стиля ведения боя на мечах. Дзюсай крутился, как волчок, приседал, падал, прыгал вверх, взмывая выше человеческих голов. Казалось, что в ногах его заключена неведомая сила, позволяющая ему ни на мгновение не останавливаться, отскакивая от всего, к чему бы они не прикасались, будь то земля, камень, дерево, стена дома или тело другого человека. Казалось, попасть в него мечом, копьём или стрелой было невозможно, в то время, как он сам беспрерывно наносил короткие и длинные уколы, либо размашистые и круговые удары мечом. Да и сам меч его порхал вокруг своего хозяина, ни на мгновение не останавливаясь и с лёгкостью перескакивая из одной руки в другую, непрестанно меняя направление и траекторию движения.

Покачав в изумлении головой, я коротко крикнул своим парням, чтоб не подходили близко к монаху и, метнув пику в горца, нацелившегося своим копьём в спину Грызуна, взялся за меч.

Бой продолжался недолго. Но нам этого хватило…

Я видел, как погиб Полоз. Прикрывая на крыше бьющего по горцам стрелами Зелёного, он схватился сразу с тремя противниками, влезшими на ту же крышу с целью покончить с метким стрелком. Одного из них успел снять стрелой сам Зелёный, обернувшийся на звон мечей. Это дало возможность Полозу подрубить ногу второго противника. Тот, отчаянно визжа, покатился по скату крыши вниз. Но увернуться от удара третьего Полоз не успел всего на ширину двух пальцев. Коротко свистнул меч, зацепив самым кончиком его шею. И фонтаном брызнула кровь из перерезанной яремной жилы. Из последних сил кинулся Полоз вперёд, принял в себя выставленный клинок и уже почти мёртвым обхватил своего противника слабеющими руками. Сбил его с ног всем весом своим и, уже вдвоём прокатившись по скату крыши, они сорвались вниз, исчезнув в густых зарослях, поросших рядом с домом.

Я видел, как Степняк, собрав вокруг себя мощный кулак из трёх десятков наиболее подготовленных и лучше прочих вооружённых поселковых мужиков, сделал внезапную вылазку из-за укрепления. Своим неотразимым ударом они за пару минут разбили только ещё начавший формироваться строй горского отряда, направленный против нас и тех нескольких мужиков, что не успели вовремя проскочить за второе укрепление и теперь бившихся рядом с нами. В этой атаке Степняк получил удар копьём в правый бок. И хоть рана оказалась не глубокая, как потом выяснилось, но это тоже был удар, заметно ослабивший наш отряд.

Вокруг нас троих к тому времени уже сформировался тоже достаточно сильный отряд из трёх-четырёх десятков пеших и конных поселковых мужиков, пробивавшихся малыми группками ко второму укреплению.

Оглядевшись по сторонам, я махнул рукой Хорьку, привлекая его внимание. А когда он подобрался ко мне поближе, крикнул:

— Возьми с собой человек пятнадцать и гоните обратно к воротам. Боюсь, те, кого не добьём, постараются скрыться. Заприте ворота и никого не выпускайте! Понял меня!?

— Понял! — отозвался тот и, развернув коня, начал отбирать группу людей, в основном — пеших. Собравшись вместе, они быстрым шагом кинулись назад по улице, к воротам.

Уж не знаю, на что рассчитывали горцы, в количестве неполных двух сотен наскочившие на посёлок, однако набег для них закончился неудачно. Главной их ошибкой было то, что не покончив окончательно с защитниками посёлка, они кинулись по своей разбойной привычке грабить дома. В результате половина их ударной мощи растеклась по всему посёлку. И лишь немногим больше сотни продолжали вести бой с закрепившимся на второй линии обороны поселковым ополчением. Это и позволило нам сначала разделаться с этой, наиболее боеспособной частью налётчиков, а уж потом взяться и за остальных.

Горцев перебили почти всех. В плен было взято десятка три, не больше. Да и те в большинстве своём были ранены или оглушены в бою.

Правда, следует признать, что и поселковые понесли немалый урон. Три десятка убитых воинов и с полсотни раненых разной степени тяжести. Но гораздо больше погибло и получило ранения женщин, детей и стариков, не успевших укрыться за спинами своих защитников. Порубленные мечами и топорами, истыканные стрелами и копьями, растерзанные, они лежали на улице и во дворах, на порогах своих домов и под заборами, представляя собой невыносимое зрелище человеческой жестокости и распространяя приторный запах смерти.

…Мы с Будиром, тоже получившим ранение в голову, стояли у храма, куда сносили всех убитых деревенских жителей, и обсуждали, что же делать с пленными, когда ко мне подошёл Цыган. Его левая рука, перетянутая окровавленным куском холста повыше локтя, покоилась на перевязи, перекинутой через плечо.

— Что это у тебя? — спросил я, кивая на руку.

— Да, — слегка поморщился он, — стрелу поймал.

— Остальные как?

Цыган неопределённо качнул головой и, отводя глаза в сторону, тихо сказал:

— Сержант, там… это… Одуванчик…

— Что? — враз севшим голосом спросил я, предчувствуя недоброе.

— В общем… не успели мы…

— Показывай! — крикнул я, бросаясь к коню.

… На полном скаку ворвавшись во двор дома Линики, у которой ночевал Одуванчик, я на ходу спрыгнул с седла и кинулся к двери. На пороге едва не споткнулся об лежащего навзничь горца, походя отметив торчащий из его груди арбалетный болт. «Хороший выстрел!» — мелькнуло в голове. В коридоре лежал ещё один, свернувшись калачиком и зажимая широкую колотую рану в животе. Рядом с его уже остывшим телом валялась пика, до половины измазанная кровью.

Перешагнув через труп, я вошёл в комнату. Там уже находились Циркач и Дворянчик, молча стоявшие у дальней стены и не рискующие смотреть мне в глаза. А за что мне их винить? Они сделали, что смогли. И не их вина, что горцы оказались проворнее. И вовсе не на них смотрел я сейчас, а на ту картину боя, что разворачивалась передо мной, по мере того, как я оглядывался по сторонам.

Судя по всему, спавшие в доме проснулись от ударов в запертую изнутри на засов дверь. Это горцы, пытаясь ворваться внутрь, ломали её топорами.