Нефертити - Мишель Моран

— Ты — наша тетя Мутноджмет? — спросила она.

Я улыбнулась Нефертити:

— Да.

— У тебя зеленые глаза.

Она сощурилась, пытаясь понять, нравится ей это или нет. Потом Мекетатон снова захныкала.

— Что случилось? — спросила я у маленькой царевны и протянула к ней руки, но она уцепилась за мать.

— Мери дернула меня за волосы-ы-ы!

Я посмотрела на Мери.

— Ты же ее не дергала, правда?

Меритатон похлопала ресницами.

— Конечно нет! — Она с обворожительным видом посмотрела на мать. — Ведь тогда мават не разрешит нам ездить.

Я уставилась на Нефертити.

— Ездить на колесницах, — объяснила та.

— В два и три года?! Но Мекетатон еще слишком маленькая…

Мне показалось, что нянька, стоявшая у двери и наблюдавшая за своими подопечными, удовлетворенно кивнула.

— Чепуха! — возразила Нефертити. Служанка помогла ей выбраться из ванны и принесла платье. — Они ездят ничуть не хуже, чем любой мальчишка их возраста. Отчего это моим детям должны в чем-то отказывать только потому, что они — девочки?

Я была поражена.

— Да потому, что это опасно!

Нефертити наклонилась к Меритатон. «Значит, Мери ее любимица», — подумала я.

— Ты боишься, когда ездишь на новой Арене? — спросила она.

Аромат ее лавандового мыла наполнил комнату.

— Нет!

Старшая царевна встряхнула черными кудрями, собранными в хвостик. Она была красивой девочкой.

— Вот видишь? — Нефертити выпрямилась. — Убастет, отведи девочек на уроки.

— Мават, нет! — Меритатон понурилась. — Ну зачем нам уроки?

Нефертити подбоченилась:

— Ты хочешь быть царевной или безграмотной крестьянкой?

Мери хихикнула.

— Крестьянкой! — с озорством отозвалась она.

— Что, правда? — удивилась Нефертити. — И чтобы у тебя не было ни лошадей, ни красок, ни красивых украшений?

Меритатон поплелась к выходу, но на пороге задержалась. Ей хотелось перед уходом обрести какое-нибудь утешение.

— А мы поедем сегодня вечером на Арену? — жалобно попросила она.

— Только если твой отец пожелает.

Нефертити прошла в царскую гардеробную и подняла руки. Служанка кинулась за платьем, но Нефертити сказала:

— Не ты. Мутни.

Я взяла льняное платье и натянула на сестру. Мне было завидно, что оно так хорошо сидит на ней, даже во время беременности.

— Ты позволяешь им ездить на Арене по вечерам? Есть ли хоть что-то, чего ты им не позволяешь?

— В детстве я бы отдала половину Ахмима за такую жизнь, как у моих дочерей.

— В детстве мы знали, что такое скромность и послушание.

Нефертити пожала плечами и уселась перед зеркалом. Волосы у нее отросли. Она вручила мне щетку для волос:

— У тебя это всегда получалось гораздо лучше, чем у Мерит.

Я нахмурилась.

— Ты могла бы написать мне хоть раз за все это время, — сказала я, взяла щетку и осторожно провела по волосам. — Мать писала.

— Это ты решила убежать с солдатом, не я.

Я стиснула щетку, и Нефертити распахнула глаза.

— Мутни, больно!

— Извини.

Она устроилась поудобнее в своем кресле из черного дерева.

— Вечером мы поедем на Арену, — решила она. — Ты же еще не видела лучшего украшения этого города.

— Я думала, что это ты.

Нефертити пропустила мой мрачный юмор мимо ушей.

— Думаю, я должна это завершить, — сказала она. — Должна построить нечто такое, что будет стоять до скончания времен.

Я перестала расчесывать ее.

— Ничто не может стоять вечно, — осторожно сказала я. — Вечного не существует.

Нефертити посмотрела на свое отражение в зеркале и беззастенчиво улыбнулась.

— Почему? Ты думаешь, боги накажут меня за то, что я сделала слишком много?

— Не знаю, — отозвалась я.

В шумной толпе стражников и изукрашенных колесниц мы двинулись к огромной Арене. Я впервые увидела Царскую дорогу в законченном виде: невероятно широкая, она пронизывала город, словно длинная белая лента. Тутмос, сделавшийся не менее важным лицом, чем любой из визирей, ехал в моей колеснице, и я заметила, что он разглядывает меня в вечернем свете.

— Ты более похожа на сестру, чем мне помнилось, — сказал он. — Те же щеки, те же губы… — Художник в нем заколебался. — Но глаза другие. — Он пригляделся повнимательнее. — Они изменились.

— Они стали больше похожи на отцовские. Настороженные и хитрые. — Я посмотрела вперед. — А Нефертити? — спросила я. — Она изменилась с того момента, как ты впервые явился ко двору, еще в Мемфисе?

Мы посмотрели на Нефертити, едущую впереди. Ее корона блестела в неярких лучах заходящего солнца, а длинный серебристый плащ бился на ветру. Тутмос с гордостью произнес:

— Нет, царица осталась точно такой же.

«Все тем же избалованным ребенком», — подумала я. Но люди любили ее. Пока мы ехали к Арене, они толпились на улицах, выкрикивали ее имя и усыпали ее путь цветами лотоса. Чем шире расходилось известие о том, что царица вышла в город, тем неистовее становились приветственные крики. Ее нубийские стражники в блестящих колесницах взяли ее в кольцо, оттесняя кричащих людей.

— Назад! — кричали они. — Назад!

Но египтяне продолжали толпиться вдоль Царской дороги, умоляя мою сестру ходатайствовать перед Атоном, дабы он даровал им счастье.

— Пожалуйста! — восклицали они. — Пожалуйста, ваше величество!

Я посмотрела на Тутмоса:

— Это что, всегда так?

— Всегда, госпожа. Ради нее они пойдут даже в асуанские каменоломни. Они выстраиваются у ворот дворца только ради того, чтобы увидеть, как она будет проходить мимо окна в своих покоях. Каждое изваяние в Амарне — это ее святилище.

— Так она — богиня?

— Для этих людей — да.

— А фараон?

Фараона трудно было разглядеть — так плотно его окружали нубийцы.

Тутмос наклонился поближе ко мне.

— Я бы решил, что он станет ревновать. Но она направляет их любовь на него, и люди восхваляют его за то, что делает она.

Лошади резко свернули ко входу в Арену, и крики толпы остались позади. Я ахнула. Никогда еще мне не приходилось видеть ничего более грандиозного. Тутмос протянул мне руку, помогая сойти с колесницы.